Тогда Мэрилин поднялась и сказала:
— Я лечу в Нью-Йорк... Одна! Здесь вас, мужчин, слишком много. Можете оплакивать своих лошадей! Эти слезы дешево стоят, и они ужасно фотогеничны, не так ли?
* * *
Вскоре после этого Кларка Гейбла не стало — он умер от истощения сил после напряженной работы над фильмом, — он был неосторожен, этот уже старый и утомленный жизнью актер. Женившись поздно, он так и не увидел ребенка, которого ожидала его жена.
Для слишком чувствительной Мэрилин, во всем усматривающей мрачные предзнаменования, это была вторая жертва ее брака — первой она считала журналистку Мэри Щербатову, разбившуюся в Роксбюри, на подъеме дороги, когда она спешила к знаменитой паре, чтобы получить от них какие-то исключительные признания. Не напиши Миллер этих тяжеловесных, надуманных и неудобоваримых «Неприкаянных», съемок фильма не было бы и Гейбл остался бы в живых.
— Два трупа более чем достаточно! — заявила Мэрилин своему агенту.
И вот 11 ноября 1960 года она объявила о предстоящем разводе с Артуром Миллером, с которым прожила в браке четыре года и четыре месяца, испытывая сначала воодушевление, потом страстное ожидание, наконец, оцепенение и отчаяние. Она не могла больше ждать, верить и мечтать; не желала, чтобы рекламный «союз Тела и Духа» привел к третьей жертве. Когда-то она звала Артура Миллера уменьшительным именем Арт3. Но он был не столько Арт, сколько просто Артур, того же формата, что бумага, на которой писал, сухой, замкнутый, неэмоциональный. Она мечтала в союзе с ним согреть свою душу, он же хотел лишь сжимать в объятиях ее тело, о чем мечтали миллионы мужчин.
Когда Миллера просили объяснить мотивы развода, он деликатно намекал на то, что его бывшая супруга — особа истеричная и неуравновешенная. Пытаясь казаться воспитанным и галантным, он высказывал мысль, которую внушил сам себе после женитьбы: Мэрилин жаждала безграничной любви. Но, по его понятиям, безгранично было все, что хоть чуточку заходило за рамки амбиций этого мелкого собственника, владевшего всеамериканской куколкой.
31 января 1961 года в нью-йоркском театре «Капитоль» на Бродвее состоялась премьера «Неприкаянных». На нее съехались знаменитости, жаждущие сенсаций, поскольку, как стало известно, Мэрилин Монро и Артур Миллер явятся каждый сам по себе.
После объявления о разводе Мэрилин на несколько дней укрылась у Страсбергов в Сентрал-парк-Уэст. Газетчики тщетно пытались что-либо разузнать у старины Ли. Тот пыжился от сознания своей значительности. При таком наплыве репортеров ледяная улыбка на его лице стала еще уже, и, покачивая головой, он произносил сакраментальную формулу: «Есть нерешенные вопросы».
Тогда журналисты бросились к родителям Артура Миллера на их квартиру в Бруклине. Те прятались со своей грустью на кухне. Они были подавлены новостью. Сын держал их в неведении. «Мы никак не могли этого предположить», — утверждал семидесятилетний Исидор Миллер. Его шестидесятисемилетняя жена была страшно потрясена и несчастна. Она обожала Мэрилин. Артур всегда утверждал, что они живут в полном согласии. «Он не привел никакого довода, оправдывающего этот разрыв, и я никак не могу в него поверить», — плача навзрыд, утверждала мать Артура.
Он не привел нам никакого довода, оправдывающего этот разрыв!
20 января Мэрилин одна отправилась в Хуарец в Мексике для получения развода и там встретила адвоката-мексиканца, представлявшего интересы Миллера. По-видимому, драматурга не беспокоило то, что он опять остается одиноким, как видимо, он не очень переживал, когда повредил себе колено, играя в футбол в университете, чтобы войти в студенческую среду. Но позднее разбитая коленная чашечка освободила его от воинской службы. Теперь он думал, что после развода с Мэрилин наверняка утратит популярность, исключив себя из среды той, которой так много занимаются репортеры и светские сплетницы. Но у него был неиссякаемый запас снадобья для врачевания собственных ран: «Писатель — существо нелюдимое. Его дару ясновидения сопутствует одиночество. It is no cure — одиночество неизлечимо».
31 января 1961 года Миллер приехал на премьеру в кинотеатр «Капитоль» на Бродвее первым. Разноцветные неоновые буквы-брызги снова повсюду составляли его имя. Ничто не было потеряно.
Люди толпились перед «Капитолем», чтобы увидеть лица разведенных супругов и, возможно, прочесть на них объяснение тому, что произошло. Миллер выставлял напоказ непоколебимо твердую, застывшую улыбку. Эта свинцовая улыбка должна была подтвердить всем присутствующим, что у него все складывается как нельзя лучше, что здесь не кроется никакой тайны и, главное, не надо думать, будто он хоть немного скучает или страдает от чувства униженного достоинства.
И, желая придать большую доказательность, большую ядовитость этой демонстрации, тот, кто всегда скрывал своих двух детей, детей Мэри Слаттери. на этот раз с победным видом выставлял их напоказ.
Все было в образцовом порядке, и на его устах играла улыбка модного писателя и счастливого отца — его сопровождали дети, из них старшая — семнадцатилетняя, рослая красивая дочь. Вырядившись, как юная кинозвезда, Джейн вела себя в тот вечер так, словно была опытной женщиной: она ластилась к отцу, применяя весь арсенал соблазнительницы. Сама того не понимая, к подсознательному ликованию Миллера она играла роль его новой подруги, любовь которой он только что завоевал. Эпатирующая, двусмысленная мизансцена — она нужна была режиссеру Миллеру, чтобы доказать, что добродетель и выигрыш на его стороне. Миллер извлек дочь из длинного черного лимузина так, словно «Капитоль» был храмом, где совершаются бракосочетания царственных особ.
Те, кто собрался перед «Капитолем», были крайне изумлены. Некоторые подумали, что эта ослепительная девушка, которую Миллер окружал таким вниманием, могла быть только самой Мэрилин Монро — объектом зависти мужчин. Но поскольку позади шел еще и сын, они наконец поняли, и воодушевление тут же сменилось облегчением с примесью какого-то неприязненного чувства.
Тому, кто перестал обладать Мэрилин, некогда человеку сдержанному и избегающему людей, отныне не оставалось ничего иного, как придумывать что-нибудь в этом роде, выставляя себя напоказ жадным посторонним взглядам, чтобы рикошетом получать при этом удовольствие и самому.
Миллер долго услаждался овациями толпы, пока не удовлетворился и не вошел в кинотеатр, чтобы вкусить наконец и другие наслаждения, вызванные чувствами более тонкими и не столь мимолетными — теми, которых он добивался как драматург.
Мэрилин приехала десятью минутами позднее. На ней было черное платье, приоткрывавшее хрупкую шею. Монтгомери Клифт держал ее под руку. Она остановилась перед камерами. Заулыбалась. В какой-то момент, потеряв над собой контроль, она выдала журналистам, забросавшим ее вопросами, свой секрет. Они снова стали допытываться у нее о причине развода. Она ответила легко и деликатно, сделав жест, словно дотрагивалась указательным пальцем до невидимого человека, находящегося совсем рядом.
— До него можно было дотронуться, но его тут не было!
* * *
8 февраля 1961 года, то есть неделю спустя после премьеры «Неприкаянных», Мэрилин оказалась в психиатрическом отделении клиники Пейн Уитни «Корнелл медикал центр», затерявшейся в веренице небоскребов вдоль Ист-Ривер. Журналисты, поспешившие туда за новостями, получали на все свои вопросы один ответ: мисс Монро здесь просто отдыхает.
Ди Маджио был замечен у входа в клинику с чемоданом. Он скрылся бегством. Тем, кто гнался за ним, надеясь вырвать что-либо сенсационное, догнать его не удалось. Мэрилин легла в клинику для продолжительного курса лечения — от хронической бессонницы. Но для нее это была не столько попытка отдохнуть, сколько репетиция смерти. Ибо что хорошего ждало ее еще в жизни? Какую работу предлагали ей, чтобы убить время? За несколько дней до того, как лечь в клинику, она получила предложение сняться на телевидении в «Дожде» Соммерсета Моэма — опять, как всегда, в роли жалкой проститутки. На этот раз под знойным солнцем тихоокеанских островов ее убивает священник, которого она хотела совратить.