Затюканные дети на спине у отца или матери ревут, а младенцы корчатся от страха в колыбели. Так проходит в Голливуде детский праздник. Женщины привносят в эти субботние развлечения особое возбуждение, они готовы на все, лишь бы встретить мужчину, который может стать спутником жизни: изучать фонетику, вступить в политическую партию, посетить бесконечное количество церквей или научиться показывать фокусы. Наконец, они ходят по барам в надежде на заре подцепить одинокого пьяницу, который, протрезвев, быть может, окажется мужчиной, — «таким мужчиной!»
Мэрилин Монро не участвует в празднике. Она сидит дома. А между тем она — олицетворение гения кино, гения, открытого Маком Сеннетом в образе красивых купающихся женщин, восхищающих мужчин своими улыбками и телодвижениями. В 1913 году Мак Сеннет, просматривая газету, обратил внимание на аномалию: фото президента Соединенных Штатов затерялось где-то на пятой странице, тогда как на первой была напоказ выставлена фотография прекрасной незнакомки.
Тогда он решил напичкать свои фильмы красивыми купальщицами.
Сегодня в среде кинематографистов уже не считается зазорным входить в высшие слои общества. Наоборот, клонящаяся к упадку аристократия роднится с ними, она включается в их хоровод, рассчитывая поживиться их славой, их популярностью. Нынче киностудии — не империи, которыми вслепую правят циничные воротилы, а промышленные предприятия. Праздники в Голливуде уже не напоминают экстравагантные античные оргии с сервировкой на золоте, в палаццо в стиле храмов, где пневматические установки выстреливают э ночное небо мириады разноцветных надувных шариков, в бассейнах лотосы подсвечиваются снизу, а хозяйка дома предстает перед гостями верхом на белом слоненке.
Молнии «РКО», сверкающие в ночи, уже не манят Мэрилин — они перестали быть приманкой жизни в ожидании, пока мечта осуществится. Ее мечта стала реальностью, и добиваться больше нечего. Молнии «РКО», сверкающие наверху студии, уже не помогают кинозвезде уснуть счастливой, как некогда девочке в приюте, где была одна «мама» на десятерых. В то лето 1962 года Голливуд терпел крах. За год было выпущено менее пятидесяти фильмов вместо двухсот, выпускавшихся четыре года назад. Конкуренция телевидения подрывает кино, и не проходит дня, чтобы кто-либо из операторов, осветителей или механиков не оказался выброшенным на улицу. Мэрилин было от чего чувствовать себя скверно: единственный фильм с ее участием приостановили по ее вине. Виновата, всегда виновата! И вдруг, раздетая, она бросается к телефону и зовет срочно прийти тех, кто обожает веселиться в субботних «компаниях». Ио один ссылается на то, что потерял ключ от машины, второй — что очень пьян, а третий кричит, что на пушку его не возьмешь.
— Но ведь я же вам говорю, что я хочу покончить с собой!
— Ну что ж? Кто в этом мире не хотел бы покончить с собой, Мэрилин!
* * *
Послушайте-ка затихающие крики, смех и звуки отрыжки тех, кто ожидает, когда их выставят за дверь, когда кончится «веселье», чтобы затеряться в умопомрачительных садах, пошатываясь, пройти между изгородями из азалий и магнолий и распрощаться с приятелями величественными жестами пьяных, хотя все, чем они сейчас владеют, — пустая бутылка из-под виски в руке.
Время от времени над прудом, словно цветная пуля, пролетает кем-то разбуженная птица.
В ту воскресную ночь 4 августа 1962 года около полуночи по большим авеню города мчатся автомобили. Каждый в своей коробке, и все эти коробки устремляются в одну сторону под яркой синевой неба. Из всех домов доносится раскатистый смех, но исходит он только из телевизоров. Этот искусственный смех включен специально для того, чтобы те, кто страдает от бессонницы, ощущали атмосферу оптимизма.
Потом, несмотря на поздний час, в каждой американской семье телевизор бьет тревогу: «Достаточно ли железа в составе вашей крови? Чего вы ждете, почему не покупаете «Крайслер», не смакуете кофе «Максвелл», которым кинозвезда-гангстер Эдвард Робинсон наслаждается так же, как и коллекционируемыми им картинами больших мастеров?»
В «Швабадеро», где Мэрилин когда-то, попивая апельсиновый сок, терпеливо ждала чуда — увидеть свое фото на обложке журнала, — сидят девушки и юноши. Все они — компоненты большого натюрморта. Время от времени один из них направляется к телефону и, надеясь склонить на свою сторону судьбу, притворяется, что разговаривает с искателем талантов: «Да, значит, пробная съемка в следующий понедельник?.. Хорошо!» И с запавшими глазами возвращается к своей бутылке пива, держа ее, как гранату, но ее жертвой станет он сам...
Тысячи мечтательниц в мохеровых свитерах и облегающих брючках, некоторые курносенькие, слоняются от одной неоновой рекламы к другой. Эти тысячи красивых девушек вздыхают, столпившись между бульваром Сансет и Уайн-стрит, устремив взгляд на Брентвуд, «Бел эйр», Беверли Хиллз, утолок, где живут пришедшие к цели, преуспевшие... И тем не менее в этот вечер именно из Брентвуда, этой цитадели избранных и преуспевших, доносится тревожный призыв:
— Приезжайте немедленно!.. Говорю вам, я хочу покончить самоубийством!.. Я кончаю с собой!
Это кричит Мэрилин Монро, вцепившись в трубку своего белого телефона, отчаявшаяся более, чем когда-либо...
* * *
По ночам в Голливуде в любой сезон, от августа до декабря, стоит зловонный дух, такой, что птицы не выдерживают и улетают. Вдруг начинает казаться, что волшебный город весь состоит из биллиардных залов, церквей и моргов с одинаково привлекательными фасадами. Телезрители вопят от восторга, когда на экране освещается надпись-приказание: «Аплодируйте!»
Мэрилин не удалось связаться с Ди Маджио, но она связалась с его сыном, отбывающим действительную службу во флоте; он недавно сообщил ей, что порвал со своей невестой, так как она оказалась несерьезной девушкой. Но он не может приехать, он очень далеко. Он хотел бы. Но он на флоте.
Дина Мартина, партнера Мэрилин по прерванному фильму, который сегодня, должно быть, пьянствует, так как и ему пришлось порвать со студией, нет в «Стейт Пите» — притоне видных людей, куда не попадешь, даже если зал пуст, без предварительного заказа. Экономка миссис Мюррей сейчас, наверное, спит, а негритянка Хейзель, служанка, уже ушла. Пудель и тот уснул. Пэт Ньюкомб, приятельница и агент Мэрилин, два часа назад была дома, она обещала помочь Мэрилин снова взяться за фильм, но сейчас Пэт не отвечает. Она тоже либо ушла прогуляться, либо где-то веселится, а может, ее обещание только вежливая отговорка, на самом же деле у нее свидание с любовником. «Ну вот, никто меня не любит! Я твержу им, что хочу покончить жизнь самоубийством, но никто не хочет меня спасти. Я им это уже говорила? Что-то не припомню. Но теперь-то это серьезно, вот увидите!»
Еще чего, прервать вечеринку из-за женщины, угрожающей, что убьет себя? В Лос-Анджелесе, в Америке вечеринка — нечто священное. Это единственная радость за целую неделю, за год, может быть, за всю жизнь.
Синатра, который предлагал царские вознаграждения телефонисткам, чтобы они соединили его с другим городом во время забастовки, не может позволить себе роскошь просто так, ни с того ни с сего, побеспокоиться о женщине, которая жалобно пищит. «Ладно, ладно, не рассказывайте мне басни!» — рявкает он в трубку, прежде чем ее повесить.
— В такую ночь себя не убивают, малышка! — бросает другой.
Смех умолкает, стаканы бьются. А потом кое-кто, обеспокоенный внезапным молчанием в эту августовскую ночь, звонит врачу, проживающему недалеко от дома Мэрилин. Как знать... Затем они бросаются к ней, потому что вечеринка закончилась и теперь возникает тревога.
* * *
Была полночь, когда экономка миссис Мюррей услышала оклики в саду и заметила свет, пробивающийся из-под двери спальни Мэрилин. Она постучалась. Попыталась открыть, но тщетно. Вокруг дома кто-то тихо расхаживал. Телефон, установленный в той половине дома, где жила миссис Мюррей, звонил непрерывно. Гуляки, расходившиеся после субботнего вечера, тревожились, не добившись ответа мисс Монро, час назад призывавшей их по телефону немедленно прийти, так как она кончает с собой. Теперь они не могли заснуть, и беспокойство за Мэрилин стало для них еще одним развлечением.