Джимми настолько раздражали эти записки, что в конце концов он стал рвать их, даже не читая.
Вечерами ничто не менялось. Они погрязли в семейных раздорах. Если молодой жене случалось приготовить мужу какое-нибудь блюдо — требуху по-французски или сырую рыбу по-японски, — он выплевывал первый же кусок. К тому же она встречала его в костюме, гармонировавшем с экзотическим блюдом — в шелковых шароварах или пеньюаре парижской мадемуазель.
Этот маскарад вызывал у Джима такое же отвращение, как и сама пища. У него создавалось впечатление, что он приходит с работы не домой, а в публичный дом. Все способствовало, по крайней мере по внешним признакам, созданию такого впечатления, и Джим не знал, как его развеять.
Он не одобрял ни меню, ни поведения, ни нелепых нарядов жены; и очень скоро между ними дошло до оскорблений и грубостей.
Норма перестала замечать Джима, даже когда он находился в двух шагах от нее. Она сшила новые занавеси, переставила мебель; все стало по-другому, и тем не менее было по-прежнему неуютно. Она довольствовалась ужином, состоящим из банки консервов; опрокидывала на тарелку се содержимое и шла есть в уголок. Каждый вечер она перекладывала к себе в тарелку все, что было в очередной консервной банке, — морковь и горошек. «Зачем, ведь тебе не хочется есть!» — удивлялся Джим. «Я смотрю на цветное пятно», — отвечала она, уставившись в тарелку.
* * *
Норма Джин Доуэрти была особым случаем! «Я заикаюсь», — написала она, извиняясь за то, что не позвонила (хотя и вертелась несколько дней вокруг здания) в дверь на Уайн-стрит с многообещающей бронзовой табличкой «Школа шарма». Поначалу она занималась заочно, дома, ожидая письменных заданий с таким волнением, будто их писал тайный поклонник. Она распечатывала письма директрисы мисс Шнеебол раньше, чем письма бедняги Джимми, плававшего по морям, начиненным минами.
Каждый вечер она воплощалась перед зеркалом в один из «ярких образов» в соответствии с курсом «голливудского шарма». Изучала позы. Она должна была постараться воспроизвести позу какой-нибудь женщины на фото или известной картине: сплетенные пальцы Джоконды или прищуренные глаза Марлен Дитрих. Она разучивала улыбки, особую вертлявую походку, примеряла шиньоны.
За сто долларов, уплаченных мисс Шнеебол за курс заочного обучения шарму — Норма никогда не решилась бы приходить на уроки, — она готовилась стать соблазнительницей международного класса. Чтобы излечиться от заикания, она забиралась куда-нибудь в угол и оттуда по нескольку раз выкрикивала свое имя, все громче и громче, как рекомендовалось в уроке номер четыре.
По утрам и вечерам, когда она выкрикивала таким образом свое имя, ее слушали стены, и в коридоре вторило эхо. Далее в уроке номер пять ей предложили расширить набор завываний, произносить названия городов или стран, при этом она должна была все время поворачиваться, чтобы создать для себя впечатление, что она движется, ездит по свету, что ей нечего страшиться в будущем. Она кричала: «Париж... Рим... Гонолулу!..». И, не выдерживая всего этого, с рыданиями бросалась на диван.
Следующим упражнением было раздевание догола. «Внимательно изучайте себя, стоя обнаженной перед зеркалом, — рекомендовалось в уроке, — изучайте до тех пор, пока не обретете полной уверенности в себе, это поможет вам двинуться дальше, пока вы не убедитесь, что вы красивы и, быть может, каждая деталь вашей фигуры неотразима». После этого надо было выполнить упражнение противоположного характера: стоя все так же перед зеркалом, но уже в вечернем туалете, проделать движения и жесты, необходимые во время званого ужина. Каждый жест расчленялся на составные части, анализировался на чертеже, как будто речь шла о работе мотора. После рассмотрения вопросов о цвете губной помады, о тонах, накладываемых на лицо, окраске волос курс заканчивался характеристикой различного типа поцелуев: «Оружие, которым вы должны пользоваться умело...» И все завершалось оптимистической фразой: «Ура, мир принадлежит вам!».
В этом Лос-Анджелесе, куда со всей Америки прибывали тонны плотского великолепия, формируемые множеством школ шарма, конкурсов танца или красоты, Норма Джин почувствовала наконец полное обновление и обрела уверенность, которая позволила ей искать средства от одиночества.
На Беверли Хиллз, в квартале кинозвезд, огромные виллы, огромные автомобили, а на квадратный метр приходится больше психиатров, чем в любой другой части Америки. Ни одна резиденция королей и королев кино не похожа на другую. Здесь встречаются все архитектурные стили, все цвета, от голубого до розового, все виды крыш, включая и соломенные, а лужайкам нет конца.. На Беверли Хиллз нет ни кладбища, ни больницы. Этот сказочный мир на первый взгляд надежно защищен от превратностей человеческой судьбы...
Садовники, шоферы и экономки охраняют от любопытных замки, где забаррикадировались большие дети с их воспоминаниями о былой славе. Гостиную Гарольда Ллойда круглый год украшает рождественская елка с ее огнями и игрушками. Мэри Пикфорд, принимая важного посетителя или журналиста, говорит с ним только по внутреннему телефону, разыгрывая недомогание. В апартаментах, обставленных в восточном стиле, среди копий Родена и неаполитанских ваз посетитель видит множество огромных фотографий хозяйки. Она прекрасна в своей молодости. Но он слышит только ее голос...
* * *
С тех пор как мужа Нормы Джин призвали служить во флоте, она устроилась работать на «Рэдио плейн компании». Многие молодые женщины, прежде не работавшие, теперь занимались не глажкой белья и не хождением по магазинам, а обслуживанием станков и автогенных аппаратов. Девушки, прежде служившие в баре, заменяют мужчин на заводе. Некоторые без стеснения укорачивают спецовку по моде, но их не осуждают — они делают это для победы.
Сначала Норма Джин работала в отделе контроля за укладкой парашютов, потом перешла в красильный цех. Она обрызгивала жидкой смесью фюзеляжи самолета. Женщинам платили наравне с мужчинами, и при этом им уже не приходилось сносить тиранию мужа, от которого они теперь ежедневно получали пламенные послания. Смертоубийственная война мужчин украшала женщину сказочным ореолом.
Армия регулярно направляла фотографов па стройки и заводы, чтобы доказать солдатам на далеких фронтах, что их жены помогают ковать победу. С одной стороны, эти фотографии должны были успокаивающе действовать на солдата, а с другой — поддерживать в нем боевой дух. Работающей девушке надлежало быть столь же кокетливой, как актрисе мюзик-холла. Занимаясь сборкой самолета, она при этом выставляла напоказ красивую ножку.
Американские журналы для фронтовых солдат — «Янк», «Старс энд страйпс» — сильнее поднимали в них боевой дух, публикуя фотографии красивых девушек, нежели печатая речи генералов с их портретами.
Ностальгия и страх, желание найти ангела-хранителя как-то сразу чудовищно гипертрофировали в представлении солдата женские формы. В его воображении женская грудь приобретала такие размеры, что становилась карикатурной. Наивное личико и сверх пышный бюст — такой тип женщин особенно нравился фронтовикам.
У армейского фотографа, болтавшегося в тот день по заданию «Плейн компани» в Бербэнке, фотоаппарат смешно торчал на животе. Норма Джин предстала перед ним за рабочим столом на колесиках в одной из поз, ставших для нее естественной, — игривое движение бедер и колыхание бюста сочетались с ясным детским взором.
— Пойдемте, я вас сфотографирую, — предложил фотограф Норме Джин.
Нацеленный фотообъектив — это словно око самого господа Бога. Пока Норма Джин изображала, как она отбивает время на табельных часах, ест сандвич, окрашивает фюзеляж или слушает объяснение мастера, ей снова слышалась молитва тети Грейс в то время, когда она вела Норму на студию для пробной съемки: «Может, сегодня нам повезет, моя маленькая Норма!.. Может, сегодня наша возьмет!».
* * *
Армейский фотограф точно не знал, когда его снимки появятся в газете. Он спросил у Нормы Джин номер телефона, чтобы сообщить ей об этом. Она охотно дала его. Джима не было дома, значит, Джим не рассердится.