Густые облака у горизонта, краны, мачты в вечернем свете, но я их не замечаю. Я волнуюсь, но знаю, что это чувство, иное, отличающее меня от других взволнованных туристов. Я ощущаю себя подобно тому мальчугану, стоявшему на песке у воды. Это не только лишь любопытство, от которого захватывает дух. Будь искренним, говорю я себе, всю эту поездку ты затеял лишь для того, чтобы закончить то неприятное для тебя дело. Теперь ты, наконец, считаешь, что достаточно спокойно сможешь пережить эту встречу. Когда-то путь к этому городу едва не стал для тебя последним. А теперь ты, наконец, увидишь воочию творение Петра Великого, которое ты тогда воспринимал как «колыбель большевизма», лишь издали видя силуэты зданий. Ты изучал его тогда, прищурив глаза под козырьком каски, сквозь завесу дыма и поднятой взрывом земли. Ведь вся эта поездка не что иное, как подготовка. Ты хочешь постепенно привыкнуть к этому моменту, так как больше не можешь избегать воспоминаний.
Ну, вот я в пути уже два с половиной дня. В чем причина того, что на меня производят такое тягостное впечатление Варнемюнде, и Росток, и Бад Доберан? Связано ли это с тем скудным образом жизни и с постоянной экономией, которые я помню с детства? Или же потому, что это остатки старинной атмосферы морских курортов, напоминающих о прибрежных пансионатах в Херингсдорфе, Бансине, Мисдрое и Альбеке? Или же это деревья бука, сосны, липы, или это щавель, илистая прибрежная полоса, местами притопленная водой, под которой прячутся кусочки янтаря? А может быть, это строительный камень — серо-желтый, коричневый, темно-красный, продуваемый всеми ветрами? Или это трава у дюн, которая изгибается на ветру подобно девичьим прядям? Или это пешеходные дорожки, покрытые серой гранитной крошкой, и ухабистая мостовая, грязно-синяя, телесного цвета, красно-коричневая, будто сложенная из буханок армейского хлеба?
На следующее утро: северо-восточный ветер силой до трех баллов, переменная облачность, 18,5 градуса тепла. Сход на берег на острове Борнхольм. В зелени буков проблескивают круглые очертания церквей. Толстые стены, в которых чувствуется тепло семейного уюта, надежно защищены словом Божьим. Тут легко ощущаешь себя христианином. Предпосылки к этому создают суровый климат и примитивные условия жизни. Ты ощущаешь себя скромным человеком, живешь скромно и строишь скромные дома. Человеку даже не приходит в голову властвовать над всем этим.
Вечером — беседы за столом, сервированным хрусталем, серебром и покрытым льняной скатертью под суп с уткой. Кроме того, отварной норвежский лосось и свежая черника со сливками. «Моя мать не хотела попасть на „Густлоф“ (немецкий лайнер, потопленный 30.1.1945 г. — Ю. Л.). Видимо, все-таки предчувствие бывает обоснованным. Мы оказались на „Танге“ — старом транспорте водоизмещением пять тысяч тонн. Перед Штеттиным у нас сломался руль. Город был уже окружен. При температуре минус 20 градусов мы отплыли из Данцига. Когда мы вошли в Варнемюнде, сменив руль, то уже таяло. Предчувствия? Может быть. Моя сестра и ее трое детей ушли на дно вместе с „Густлофом“. Более пяти тысяч погибших (по последним данным — свыше девяти тысяч. — Ю. Л.). А моя мать упаковывала всякое барахло, когда все побежали на Запад. Это было в Сопоте, где шла погрузка раненых на корабли для последующей их эвакуации по „большому морскому мосту“. Тогда это был очень элегантный морской курорт. Это было в мае. А вот ключ от сейфа, где были деньги, украшения и другие драгоценные вещи, она попросту не могла найти. Фрейд? Но он же был еврей и тогда вовсе не принимался в расчет. Потому в то время и не было брака в работе, ха-ха. Да, действительно, следовало бы рассказать о том, какое барахло люди брали с собой, оставляя при этом самое ценное, и все из-за этой паники. Ну, наша польская служанка, надеюсь, основательно всем этим воспользовалась. „Кенигсберг?“ — говорит он мне. Я то точно знаю, что он находится в Силезии (на самом деле — в бывшей Пруссии. — Ю. Л.), или нет? И это о своей Родине! Я должен вам сказать, он не имеет ни малейшего представления! Моему брату тогда было четыре года. Он по подбородок стоял в снегу. Затем его взял на руки какой-то крестьянин». «Когда начало таять, то обозы с беженцами стали просто исчезать под водой залива. Лед не ломался, он просто прогибался, и вместе с ним под водой исчезали люди и домашние животные».
Юго-западный ветер, семь баллов, штормящее море, 15,6 градуса тепла. С корабля ты приветствуешь городок Хелу и тот обильно политый кровью перешеек, который тогда было не отличить по цвету от темно-серого неба. Затем Вестерплатте — место, где началась трагедия. Здесь 1 сентября 1939 года в четыре часа утра открыл огонь старый линкор «Шлезвиг-Гольдштейн» из своих двухсот восьмидесяти миллиметровых орудий, возвестив, таким образом, о начале войны, повлекшей гибель миллионов людей.