Вначале ехали вообще молча. Когда рассвело, постепенно разговорились, стали рассказывать разные смешные случаи, сперва — из охотничьих приключений, потом обо всем, что приходило на память за долгий путь. В центре внимания оказался Козер, державший в голове уйму анекдотов и передававший их с таким мастерством, что попутчики покатывались со смеху. Кое–что забавное из своей практики бывшего зубного техника рассказал Крылов. Вспомнился и Анохину не столько смешной, сколько грустный эпизод, случившийся в Олонецкой губернии с одним приезжим из Питера агитатором летом 1919 года.
Выступал агитатор в одной из самых глухих деревень южной Карелии, только что освобожденной от белофинской интервенции. Деревенька была маленькая, домов десять — пятнадцать. Все жители от мала до велика поместились в одной избе и внимательно слушали оратора, хотя русскую речь понимал далеко не каждый. В те дни вся Советская Республика еще кипела на митингах ненавистью к мировому империализму в связи со злодейским убийством в Германии Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Оратор говорил об этом так страстно, так взволнованно и много, что слезы заблестели на глазах не только у женщин, но и у деревенского вожака, бывшего солдата Никкоева. Закончил свою речь агитатор призывом:
— Смерть за смерть! Кровь, пролитую любимыми товарищами Розой и Карлом, революция должна искупить кровью своих врагов — богатеев и эксплуататоров!
Упоенный успехом, не заметил он, как все присутствовавшие не то с сожалением, не то с осуждением все чаще и чаще поглядывали на двух притихших, оробело озирающихся мужиков. Не услышал спокойно спавший агитатор и выстрелов на рассвете. Разбудил его Никкоев, вывел за сарай, где в молчаливом окружении скорбно стоявших мужиков лежали два трупа, и сказал:
— Передай в губернии, что это наша плата за Розу и Карла. Эти двое у нас самые богатые. Они, быть может, были неплохими мужиками, но богаче их в Вяхисалми никого нет.
Перепуганный агитатор поспешил в Петрозаводск. Никкоева предали ревтрибуналу, но вся деревня подписалась под прошением в его защиту. Дескать, не он один, всей, почитай, деревней дело решалось… Дескать, и сами объяснить не можем — какой бес мужиков попутал…
Рассказал эту историю Анохин совсем не за тем, чтоб потешить попутчиков. Хоть и похожа она на анекдот, но веселого в ней мало. Скорей печальна она и до обидного поучительна своей доверчивой наивностью.
Рассказал потому, что в последние дни часто вспоминал эту историю, раздумывал о ней и все хотелось ему вставить ее в свою статью, которую по заданию Дальбюро он закончил вчера для газеты «Дальневосточный путь». Недавно в ДВР принят закон о временном введении высшей меры наказания — расстрела за определенные преступления. Это вызвало неистовый вой эсеров, меньшевиков, промышленников и интеллигенции из «чистеньких», усмотревших в новом законе отход от демократии.
Свою статью Анохин так и назвал «Почему введена смертная казнь». В ней он писал: «Что делать Правительству ДВР, когда поджигают национализированные заводы и от этого горят еще десятки домов мирных жителей? Что делать, когда белые банды разрушают десятки верст железнодорожного пути, сжигают мосты, взрывают депо и мастерские, устраивают крушения поездов?
Что делать, когда банда, вышедшая на станцию Могоча, разграбила, разрушила все и вырезала десять ни в чем не повинных работников?
Что делать, когда разные банды грабят население и разоряют вконец крестьянское хозяйство?
На все эти вопросы рабочий и крестьянин, не мудрствуя лукаво, скажет, — что власть должна применять самые суровые меры в борьбе с подобными преступлениями, иначе она будет не власть а беспомощный ребенок, и население вынуждено будет расправляться самосудом».
Многое хотелось вспомнить в статье, о многом рассказать. Хотя бы о том, как во времена генеральской диктатуры в Сибири и на Украине, в Архангельске и на Мурмане те же самые «добренькие» эсеры и меньшевики не только не брезговали расстрелами рабочих и крестьян, но даже весьма усердно способствовали этому.
Вообще, по приезде в Читу, Анохин как бы вернулся на четыре года назад, опять окунулся в атмосферу знакомой ему «чистенькой» эсеровской и меньшевистской демагогии. Эсеры и меньшевики заседали в Народном Собрании, входили в состав правительства ДВР, выпускали свои газеты. Все это было до удивления похоже на весну и лето 1918 года в родном Петрозаводске. Только здесь коммунистическая партия прочно контролировала обстановку и, если терпела болтовню своих политических противников, то делала это в силу своеобразного буферного положения республики…