Пожилой Васильев за два года службы в милиции тоже повидал всякого, научился ничему не удивляться и к каждому оперативному заданию, каким бы, на первый взгляд, значительным оно ни казалось, привык относиться как к рядовой работе. Он лишь добродушно усмехался в усы, слушая короткие, по–военному четкие команды Кибирева, который каждые полчаса менял дозорных и слишком уж заботился о бесшумности движения. Васильев был уверен, что нападения им опасаться не следует. Теперь все–таки не двадцатый год. Отряды Семенова и Унгерна давно уже вышвырнуты на территорию Китая и Монголии, а их организованные остатки, долгое время скрывавшиеся в лесах Западного Забайкалья, сейчас, слава богу, или повыловлены или сами вышли на милость властей после объявления амнистии. Конечно, судя по всему, убийство на 33‑й версте — дело рук белобандитов, но навряд ли в уезде есть сейчас сила, которая рискнет совершить нападение на отряд конной милиции.
Тракт спускался вниз, уже по другую сторону перевала. Кустарник на обочинах кончился. По обе стороны в темноте угадывался редкий, по преимуществу лиственный лес.
Чем ближе к цели — тем настороженнее Кибирев. Он считает километры и проверяет себя по каждому верстовому столбу. Васильева это начинает уже раздражать, но он сдерживается и послушно выполняет все команды, хотя и является в группе старшим. Он отлично понимает, что спешить все равно некуда — в такой кромешной тьме следствия не начнешь, а холодная ночь слишком длинна.
Было уже заполночь, когда лошади беспокойно запрядали ушами, потом, вытягивая вверх морды и слегка похрапывая, стали прижиматься к левому краю дороги.
Только что началась тридцать третья верста, и всем стало ясно, что отряд прибыл на место.
Убитые лежали в неглубокой канаве по правую сторону дороги. Посвечивая перед собой карманными фонариками, Васильев и Кибирев осторожно приблизились к ним и остановились в нескольких шагах.
Оба убитых были босы. Один, одетый в серый солдатский полушубок и черные суконные брюки, лежал на спине, головой на север. Второй лежал вниз лицом и был с головой укрыт простреленной романовской шубой. Неподалеку на дороге валялись две винтовочные гильзы и темно–синяя книжечка — удостоверение.
Кибирев хотел поднять документ, но Васильев остановил его:
— Нельзя! До подъема трупов нельзя!
Несколько минут прошли в молчании. Даже издали было видно, что убийство носило особенно зверский характер — множество шрамов, пулевых отверстий и запекшихся кровавых пятен. Убитых обыскивали. Все карманы у них вывернуты, ненужные преступникам вещи — носовые платки, портянки, расчески — в беспорядке разбросаны… Типичная картина уголовного бандитизма.
Васильев, не привыкший к поспешным выводам, уже готов был и считать ее таковой, как одна неожиданная деталь насторожила его. На левой руке Анохина (а Васильев уже понял, что вниз лицом лежит, вероятно, Анохин) в свете луча фонарика блеснули маленькие часики с металлическим браслетом. Неужели бандиты не заметили их? Возможно ли это? Не является ли вся эта картина заранее задуманной и не очень умелой подделкой под уголовное преступление?
Эта деталь не ускользнула и от внимания Кибирева.
— Как думаешь? — спросил он. — Уголовное или политическое?
— Рано гадать, — неохотно ответил Васильев. — Следствие покажет.
— Часы видишь?
— Вижу.
— Странные грабители! — в раздумье произнес Кибирев. — В карманах шарят, а часы на руке оставляют…
Васильев промолчал. Оставив возле места происшествия охрану из четырех милиционеров, он приказал отряду двигаться дальше.
2
Заимка Внукова на сорок первой версте — это небольшая в два оконца избушка, поставленная справа от тракта, посреди широкой безлесной лощины. Ее хозяин вместе с двадцатилетним сыном заготавливал для продажи дрова, сено, дичь, благо хватало вокруг и леса, и пойменных приозерных лугов, и удачливых мест для охоты. Приносила избушка и иную статью дохода. На многие версты вокруг она была единственным жильем, и всякий из путников, ехавших на Витим или обратно, считал нужным завернуть сюда, то ли на ночлег, то ли просто отдохнуть, лошадь покормить и самому попить чаю. Еще издали завидев спускавшуюся с хребта подводу, хозяин брался за самовар и редко его труды пропадали даром. Не в расчете ли на это так необычно прорубил он и низкие оконца, глядевшие на обе стороны тракта?
Эта обветшалая избушка сохранилась и в наши дни. Трижды переходила она из рук в руки, каждый раз теряя в цене, но старая традиция дорожного гостеприимства, хотя заметно и ослабевшая, все еще живет в ней.