Несколько секунд Ленков стоял в нерешительности, настороженно вглядываясь в обстановку. Потом, как бы отгоняя всякие подозрения, встряхнул головой, улыбнулся и шагнул в комнату.
— Здорово, Гоша!
Похлопывая друг друга по плечу, они обменялись крепким рукопожатием, и Бурдинский потянул Ленкова к столу.
— Пса спусти! — обернулся Костя к хозяину, который с довольным видом наблюдал за встречей. Цупко в одну минуту сделал это и сразу же вернулся.
Бурдинский принялся наливать всем по полному стакану.
Не снимая фуражки, Ленков присел на предложенный ему табурет и вдруг резко повернулся к сидевшему чуть в сторонке квартиранту:
— А это кто?
— Это? — Бурдинский поставил бутыль, тоже вгляделся в квартиранта, словно увидел его впервые, и махнул рукой: — Это тоже наш… Партизан… Служил у Погадаева.
— Почему не предупредил? — через плечо кинул Ленков стоявшему позади Цупко.
— Так то ж мой постоялец, — заторопился тот. — Я говорил же тебе… Второй месяц у меня живет… Парень тихий…
— А тут–то что ему надо?
— Как что? Пригласил я его… Тебя уважает, познакомиться захотел.
— Я могу уйти, — обиженно поднялся квартирант.
— Сиди! — требовательным взглядом остановил его Ленков. — Пришел — так теперь сиди! А если партизан, то нечего красну девку из себя корчить… За столом выпивки полно, а он тверезый сидит. Ну–ка, Гоша, налей ему кружку самогону. Пусть–ка выпьет!
— Давайте–ка все вместе за встречу! — протянул Бурдинский стакан Ленкову, но тот отстранил его рукой.
— Пусть он сначала один. А мы посмотрим, какой он партизан. Не люблю я тверезых среди выпивших.
Квартирант, ни слова не говоря, взял наполненный до краев стакан, тремя глотками осушил его и закусил куском соленого сала.
— Вот это иное дело! — удовлетворенно произнес Ленков. — Ну, Гоша, теперь и нам можно. Ты, я вижу, пить не разучился. Налей всем!
— Давно стынет…
Бурдинский взял свой стакан, другой — протянул Ленкову. Тот принял, по очереди чокнулся с Цупко, с Бурдинским и потянулся через угол стола к квартиранту. Глядя ему прямо в глаза, Ленков неожиданно для всех тихо спросил:
— Давно в госполитохране служишь?
Все замерли. Первым опомнился Бурдинский.
— Костя, хватит тебе приставать к человеку! Что он тебе сделал?
— А ты чего встреваешь? — повернулся к нему Ленков. — Или ты тоже с ними заодно? Я просто спросил — давно ли он служит в госполитохране. Что тут особого? С госполитохраной мы не воюем… Не так ли, Филипп?
— Конечно, конечно, — быстро согласился тот.
— Ну и все. А свои люди нам в госполитохране вот как нужны! Чтоб не только они там про нас знали, а и мы про них. Правду я говорю, Филипп?
— Правду, правду…
— Вот что! — поднялся Бурдинский. — Ты, Костя, перестань куражиться! Налито — надо пить! А все твои разговоры потом! Ясно?
— Слушаюсь, товарищ командир! — дурачливо отозвался Ленков и расхохотался. — Привык ты, Гоша, командовать… А я ведь, сам знаешь, и в партизанские годы не любил этого… Лу, да ладно. Пить так пить! Давайте!
Он встал, протянул свой стакан через стол Бурдинскому и неожиданно, словно поскользнувшись, смел со стола лампу.
— Филипп, тут измена! — выкрикнул он, отскакивая в сторону.
Три выстрела слились в короткую, похожую на пулеметную, очередь. Потом прогремел еще один — четвертый, и в темноте кто–то со стоном тяжко рухнул на пол. Эхом отозвался со двора хриплый заливистый лай. В комнате все притаились, словно никого не осталось в живых. Потом откуда–то снизу послышался вдавленный стон, сразу же раздался последний — пятый выстрел и все опять стихло. Лишь снаружи яро бесновалась собака да глухо топали по дощатым мосткам сапоги.
— Не стреляйте, это я! — вдруг послышался встревоженный голос Цупко. — Он убит! Это я, не стреляйте!
— Бросай оружие! — крикнул Бурдинский. Под его ногами заскрежетало битое стекло. — Бросай оружие и освети себя спичкой.
— Счас, счас! — заторопился Цупко.
Когда сотрудники ГПО вошли в комнату и осветили ее, они увидели лежащего посреди комнаты залитого кровью мертвого Ленкова. Над ним жался спиной к печке растерянный Цупко. В углу под иконами, с наганом наготове, стоял Бурдинский, а за столом, сдерживая стоны, мучился от сквозной раны в руку квартирант.
Глава седьмая
«После этого 19 мая я был арестован госполитохраной. На первом дознании и опросе в ГПО в преступлении не сознавался, боясь того, что товарищи по делу могут убить меня, когда я буду переведен в тюрьму, и дал ложные показания и сообщил ложную фамилию. Затем по предъявлении мне неопровержимых улик, во всем сознался, показал все то, что и показываю сейчас…»