Характерно, что в России ни один голос не поднялся тогда в защиту «лиц кавказской национальности»; приведенные выше воспоминания заслуженный террорист Л.А. Тихомиров писал в глубокой старости уже в ХХ веке, и они так и не были опубликованы при его жизни.
Еще задолго до завершения выполнения этого плана его главный разработчик, Д.А. Милютин, был вызван с Кавказа, дабы позднее принять под управление Военное министерство. Он застал много необычного: «Прибыв /…/ в Петербург в конце 1860 года и на досуге прислушиваясь к общественному говору, я был поражен глубокою переменой, совершившейся с 1856 года»[349] — надвигались решительные события 1861 года, которых все уже безнадежно устали ждать, кто — с опасениями, кто — с надеждами.
28 января 1861 — дневник П.А. Валуева: «государь император открыл заседание Государственного совета по крестьянскому делу краткою речью, в которой напоминал о прошедших фазисах этого дела и повторил требование, чтобы оно было рассмотрено к 15-му февраля. Замечено, что во время его речи что-то обрушилось с потолка с сильным треском и что сегодня годовщина смерти Петра Великого».
Заседание продолжалось около шести часов: «В прениях принимали участие все почти языком владеющие члены. /…/ Ген[ерал Н.Н.] Анненков с обычным бледным словоизобилием рассказывал длинную историю о каком-то саратовском помещике из севастопольских героев, которому надлежит выдать дочь в замужество и которого разорит проект Редакционных комиссий».[350]
В последующие дни дискуссии в Государственном совете продолжались.
12 февраля — письмо Александра II к М.Д. Горчакову — наместнику в Царстве Польском: публикацию манифеста отложили «до великого поста. Дай бог, чтобы все обошлось тихо, но умы в сильной степени растревожены, в особенности здесь в столице, где праздных и злоумышленников довольно много и которые только множественностью отзываются на трусливых благонамеренных /…/. Анонимные письма и самого преступного содержания /…/ здесь в моде, и я сам их получаю».[351]
16 февраля — Валуев: «Сегодня слышно, что в Варшаве беспорядки. По случаю годовщины Гроховской битвы[352] хотели отслужить или отслужили тризну о павших в тот день поляках. Говорят, что народ столпился и что войско принуждено было действовать оружием. По сегодняшним известиям стрельба будто бы продолжается, и государь очень беспокоен. /…/ Здесь в городе ходит множество более или менее нелепых слухов о том, что произойдет 19-го числа. Говорят о движении в народе. Загородные баталионы гвардии сюда вызваны».[353]
17 февраля произошло несколько важных событий в различных центрах империи. В Петербурге и в Москве студенты отслужили панихиду в память о студентах, погибших среди прочих расстрелянных в Варшаве.
В самой Варшаве к наместнику явилась депутация от обывателей с просьбой о разрешении торжественно похоронить убитых. Князь М.Д. Горчаков, совершенно растерянный и смущенный, отдал разрешение, возложив на самих депутатов ответственность за соблюдение порядка.
Там же в тот же день собрался тайный польский Комитет, наметивший все дальнейшие основные этапы поднятия восстания в Польше; зашифрованный экземпляр этого плана оказался в руках российских властей только в конце 1863 года.[354]
18 февраля в Варшаве совершилась демонстрация «в грандиозных размерах; в процессии беспрепятственно появлялись на глазах русских властей разные революционные и национальные эмблемы, распевались политические гимны, а на могилах произнесены самые яростные, возмутительные речи».[355]
В Петербурге, «на университетском годичном акте, 18-го февраля, студенты произвели шум и беспорядок по тому поводу, что речь профессора Костомарова[356], которую они ожидали с любопытством, не была прочтена, а вслед за тем возникли снова волнения и демонстрации вследствие пущенного слуха, будто бы следственная комиссия, учрежденная по делу о панихиде по убитым в Варшаве, переносит свои заседания в здания университета».[357]
19 февраля — особая дата на протяжении всего царствования Александра II: день его восшествия на престол. Как все могли ожидать уже не первый год, царь на этот раз наконец-то подписал Манифест.
Валуев: «Сегодня, вместо ожидаемых демонстраций и даже волнений, ничего, кроме грязи и ям на улицах».[358]
Известный революционер М.П. Сажин (Арман Росс) рассказывал впоследствии историку Б.П. Козьмину, что он и его соученики по Политехническому институту весь этот день провели на петербургских улицах, чтобы присоединиться к восстанию; увы, ожидания не сбылись![359]
20 февраля — Валуев: «Между тем здесь были приняты вчера странные меры. Не только консигнировали войска или часть войск в казармах и командировали по полувзводу в каждую полицейскую часть, но роздали боевые патроны и держали наготове артиллерию; кроме того, оба Адлерберга[360] и кн[язь В.А.] Долгоруков будто бы ночевали во дворце и, трудно поверить, имели готовых лошадей для государя! Придворная прислуга даже рассказывает, будто бы государь не ночевал в своих аппартаментах, но перешел на ночь на половину вел[икой] кн[ягини] Ольги Николаевны[361]. Об[ер]-полицмейстер [А.В.] Паткуль между тем сек дворников и одному из них дал 250 розог за то, что он будто бы сказал, что когда объявят свободу, то он закричит «ура!»»[362] — последний эпизод особенно выразителен!
5 марта — Валуев: «Новая эра. Сегодня объявлен, в Петербурге и Москве, Манифест об отмене крепостного состояния. Он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. /…/ Вечером никто не подумал об иллюминации».[363]
«На одном из обедов в 90-х гг. в память 19 февраля покойный Н.Ф. Крузе рассказывал: «Мне этот день (т. е. день объявления освобождения) пришлось провести в Лондоне; весь город был иллюминирован, везде горели транспаранты со словами: «Сегодня 20 миллионов рабов получили свободу».»»[364]
Герцен в первом номере «Колокола» после объявления Манифеста: «Первый шаг сделан! /…/
Александр II сделал много, очень много: его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. /…/ ведь Галилеянин-то, пожалуй, и в самом деле победит!»[365]
Письмо Кавелина к Д.А. Милютину: «Вспомните, что Ростовцев, Яшка Ростовцев, косноязычный плут и негодяй, политический шулер дурного тона, освободил крестьян! Ведь это было бы вопиющей к небу нелепостью, если бы не было правдой».[366]
Вот как эта новая эра аукнулась, например, знаменитой впоследствии террористке В.Н. Фигнер: «Отмена крепостного права ознаменовалась в доме тем, что, к большому огорчению матери, обе ее горничные, много лет жившие с нами, Дуняша и Катенька, не захотели дальше служить и пожелали вернуться в свои семьи, в Христофоровку, где вскоре вышли замуж»,[367] — чего их милейшая хозяйка, естественно, не допустила бы, оставайся они в ее власти.
Это классическая иллюстрация того, что же практически приобрели мужики и бабы в 1861 году и что потеряли господа!
2.3. Бездна, которую избежала Россия
Суть реформы 19 февраля 1861 года состояла из двух элементов: юридической отмены частновладельческого рабства и упорядочения разделения земли, прежде считавшейся помещичьей собственностью, на две части — помещичью и крестьянскую. Мало того, что России пришлось шесть лет ожидать этой реформы от Александра II, но и введение в практическое действие землеустроительных положений было отсрочено еще на два года, как и отмечено выше в цитате из дневника Валуева.
При этом помещичья земля становилась (или оставалась) частной собственностью помещиков, и, кроме того, помещики получали от государства материальную компенсацию формально за отобранную землю, а фактически за отобранных рабов; размеры компенсации в большинстве случаев были небольшие, поскольку одновременно погашались прежние долги помещиков государству, на взыскание которых правительство не решалось уже десятилетиями.
На непосредственное проведение выкупной операции был произведен очередной денежный заем за границей.
Освобожденные крестьяне становились теперь должниками государства с рассрочкой выплаты, рассчитанной на полвека (уже на финише этого срока остатки выкупных платежей были сложены с должников правительством П.А. Столыпина). Первоначально предполагалось, что крестьяне будут отрабатывать эти долги непосредственной работой на помещиков. Тем самым они ставились в положение крестьян, юридически лично свободных, но прикрепленных к земле, как это и предусматривалось законами, установленными еще царем Алексеем Михайловичем — справедливо отметил В.О. Ключевский.[368] Только помещик мог быть инициатором разрыва временнообязательных отношений — так гласили Положения 19 февраля.