Вмешательство Суворова и его аппарата происходило и в судьбы заключенных, попадавших на подведомственную им территорию, в связи с чем соратники Муравьева изобрели следующий путь транспортировки высылаемых на восток: до Пскова их везли в арестантском вагоне, а затем тайно на лошадях — на одну из станций Николаевской железной дороги, откуда, минуя Петербург, конвоирование снова шло обычным порядком — ибо иначе «при малейшем ходатайстве за высылаемого следовало по ходатайству кн[язя] Суворова или освобождение, или замена наказания содержанием под арестом в Петербурге, нередко в лучших гостиницах, как напр[имер] гр[афа] Чанского, сосланного в каторжную работу за повешение крестьянина».[382] Черевин продолжает: «Если же надобность оказывалась арестовать кого-либо проживающего в Петербурге, то, в случае сообщения о том письменно в III отд[еление] или кн[язю] Суворову, можно было быть уверенным, что 9 раз из 10 указываемое лицо за несколько часов до прибытия к нему полиции скрывалось, как Утин напр[имер], находящийся впрочем под надзором полиции. Хорош был надзор (и чем объяснить предчувствие у лица, подлежащего аресту?)».[383]
Н.И. Утин, остававшийся за главного в «Земле и Воле», действительно в мае 1863 года бежал за границу накануне несостоявшегося ареста.
Летом же 1862 года об аресте был предупрежден адъютантом Суворова сам Чернышевский, которому были даже предложены документы для немедленного выезда за границу. Но Чернышевский отказался бежать, мудро рассчитав, что арест нисколько не помешает его дальнейшей политической карьере: «Не могут же меня судить за статьи, дозволенные цензурой? Других же вин за мною нет»[384] — и жестоко ошибся!
Тем более примечательно поведение Суворова в деле с разоблачением Казанского заговора.
В конце марта 1863 года к Пантелееву, главному из руководителей Петербургского комитета «Земли и Воли», приехал из Казани член этой организации студент И.А. Глассон и рассказал о готовящейся попытке поляков вызвать крестьянское восстание с помощью подложного манифеста. Ранее Пантелеев не имел никаких сведений об этой акции ни от заграничного центра во главе с Герценом, а теперь и со Слепцовым, ни от местного центрального руководства «Земли и Воли» во главе с Утиным.
Пантелеев немедленно привел Глассона прямиком… к князю А.А. Суворову! Последний сразу информировал III Отделение.
Показания Глассона и позволили напасть на след заговора в Казани, полностью взять ситуацию под контроль, помешать массовому распространению фальшивки и предотвратить восстание.
Пропагандистам все же удалось распространить под Казанью около полутысячи экземпляров манифеста, в том числе несколько раздал Иваницкий в Бездне; примерно треть из них затем была собрана властями.[385] Заметного возбуждения крестьян отмечено не было, но так же ли было бы при распространении всего тиража?
Приговоры на этот раз мягкостью не отличались. По этому делу, в частности, в Казани было расстреляно пятеро поляков.
Пантелеев же, приведший Глассона к Суворову, тут же снова вроде как бы исчез из поля зрения правоохранительных органов и продолжил свою руководящую роль в «Земле и Воле». Но роль эта была разыграна весьма своеобразным образом.
Разгром Казанского и Московского[386] комитетов и общее изменение политической ситуации в стране убедили остававшихся на воле в России членов организации в тщетности дальнейшей борьбы, хотя благодаря действительно высокой степени конспирации большинство функционеров уцелело — даже в Москве и Казани. В конце 1863 года, в отсутствие многих из прежних руководителей, организация решила самораспуститься, в целом оставшись неразоблаченной, — вопреки потугам Герцена и Бакунина, громко трубившим о «Земле и Воле».
Инициатором самороспуска стал тот же Пантелеев, оказавшийся в результате всего происшедшего первым лицом в руководстве «Земли и Воли» на российской территории. Слепцов, вновь затем вернувшись из-за границы, попытался переиграть дело, но успеха не имел.
Известная «Земля и Воля» — революционная организация 1876–1879 годов — никакого отношения к своей предшественнице не имела, но была названа так в ее честь.
В 1864 году Пантелеев, в свою очередь, был выдан поляками, арестованными в Литве. Муравьев-Вешатель постарался засадить его в крепость и продержал год под следствием, после чего Пантелеева приговорили к шести годам каторги с лишением дворянского звания. Каторгу ему, однако, заменили ссылкой в Сибирь, откуда Пантелеев вернулся, нисколько не утратив чистоты своей революционной репутации. От активной политики он, однако, отошел и превратился в весьма процветающего издателя либерального толка; средства для стартового успеха издательского предприятия он якобы заработал на золотых приисках.
Демарш Пантелеева, умершего в глубокой старости в 1919 году, и Глассона раскрылся только по архивным материалам в 1920-е годы. Глассон, может быть, имел и идейные мотивы, но действовал фактически как обыкновенный предатель; так его расценили и власти: по распоряжению П.А. Валуева Глассону было выдано три тысячи рублей.
Политический шедевр, осуществленный князем Суворовым через его доверенного агента Пантелеева, стал первым известным нам успехом царской администрации в управлении революционным движением.
Именно тогда, в апреле 1863 года, Элпидин и Пеньковский также были арестованы в Казани за революционную пропаганду и распространение листовок. У Пеньковского были найдены бумаги, доказывающие, что и он был осенью 1861 года одним из инициаторов студенческих волнений, хотя тогда и не был идентифицирован властями в качестве такового.
Пеньковского и Элпидина держали взаперти до 1865 года, затем осудили. Пеньковский отделался приговором, срок которого уже был им отбыт при предварительном заключении, и последующим надзором полиции, а Элпидина приговорили к пяти годам каторги, но в том же 1865 году он бежал из заключения. Побег произошел безо всякой романтики: солдаты просто выпустили его (не исключено, что за взятку) «в баню» и повидаться с сестрой;[387] он и скрылся.
Затем Элпидин выбрался за границу, стал известным деятелем революционной эмиграции и примкнул к «Интернационалу». В 1868–1870 годах он издал в Женеве четырехтомное собрание сочинений Чернышевского. Дело, вполне вероятно, оказалось прибыльным, но и на его начало, заметим, были необходимы какие-то средства.
Позже Элпидин прославился шпиономанией, повсюду вынюхивая агентов русской полиции. Самое интересное, что последние пятнадцать лет жизни (он умер в 1900 году) он сам, по мнению некоторых революционеров, состоял агентом Департамента полиции, хотя бесспорных доказательств этому нет. Но весь сюжет его побега из Казани и обустройства за границей выглядит очень стандартно, как внедрение агента, завербованного под тяжестью сурового наказания и предпочтившего откупиться предательством. Что уж и кого уж он выдавал из-за границы жандармам и выдавал ли вообще — выяснить достаточно нелегко, хотя очень подозрительно выглядит роль Элпидина при арестах в 1868 году курьеров, ехавших из-за границы для связи с остатками участников заговора Д.В. Каракозова.
Пеньковский сделался мелким журналистом и также издателем и еще дважды, в 1868 и 1872 годах, привлекался к расследованиям по революционным делам.
Характерно, что ни Элпидин, ни Пеньковский не оставили никаких свидетельств о событиях в Бездне и вообще старались не вспоминать о них…
Подведем итоги изложенным сведениям.
Очень трудно расценивать происшедшее в Бездне в качестве такой же спонтанной вспышки стихийного крестьянского движения, как и в других местах: слишком заметны тут целенаправленные влияния, организованные извне, хотя полностью все механизмы проведения операции вскрыть уже невозможно.
Ясно, что Щапов изначально предполагался Чернышевским и остальными революционными вождями в качестве ответственного за организацию революции среди раскольников — по-видимому и знания, и связи Щапова этому вполне соответствовали.
Очень нарочито выглядит и привлечение к этому делу Элпидина и Пеньковского — и неслучайных личностей среди казанских революционеров, и уроженцев данной местности, не утративших связей с ней прямо накануне решающих событий.
Антон Петров — классический религиозный подвижник по складу личности, человек экзальтированный, склонный и внушать мистические идеи другим, и самому поддаваться таким внушениям. Его совершенно конкретное пророчество в отношении трех залпов можно было бы трактовать тоже в качестве какого-то необычного телепатического явления. Но этому можно дать и гораздо более рациональное и неприятное объяснение.