Дума была разогнана, а избирательный закон изменен; вся оппозиция — от октябристов и кадетов до анархистов и максималистов — заклеймила происшедшие перемены, объявив их «государственным переворотом» 3 июня 1907 года, совершенным правительством.
Новый избирательный закон обеспечил такой состав Думы, что большинство уже не принадлежало крестьянам. Эта Дума сумела в 1910 году утвердить законы о Столыпинской реформе, осуществляемой правительством самостоятельно с 1906 года.
При этом вся оппозиция, справедливо подчеркивая, что искусственно организованный думский состав нисколько не соответствует раскладу общественных сил в стране, отказывала III и IV Государственным думам в их легитимности в качестве народного представительства. Это нисколько не помешало большинству IV Государственной думы с 1915 года снова начать политические атаки на правительство.
Как видим, народное представительство на основе большинства российского народа просто не могло быть создано, не сопровождаясь при этом падением государственной власти и распадом государства.
Создать же искусственно подобранный парламент, поддерживающий правительство, было очень нелегко: с I и II Государственными Думами прямо прокололись, да и IV Дума ничего хорошего России не принесла.
Это все не мистика, не особые качества русской народной души, а четкое отражение совершенно невозможной социальной ситуации, сложившейся в России уже в XVIII веке, и притом такой, выход из которой, соответствующий будущим интересам державы и ее народа, самим этим народом не осознавался, не признавался и упорно отвергался.
Формула: народ всегда прав — не сработала в этой архиважнейшей ситуации, а следовательно — не верна и в принципе. С риском обвинения в ненависти к народу на этом утверждении необходимо настаивать, и возвести рассмотренную ситуацию в важнейший урок российской истории, не снискавший до сих пор ни правильной оценки, ни надлежащих выводов.
Очень немногие русские люди понимали это уже тогда — в шестидесятые годы XIX века.
Многие дворяне не были способны даже понять, что их собственные чаяния не имеют никаких шансов получить поддержку большинства крестьян. Эти дворяне воображали, что смогут управлять парламентом, избранным всеобщим народным голосованием — им казалось: кого же выберет народ, как не их, таких умненьких?
Об этом прямо говорилось в феврале 1862 в Адресе тверского дворянского собрания, продолжавшего действовать под воздействием идей столь популярного Унковского: «Осуществление /…/ реформ невозможно путем правительственных мер, которыми до сих пор двигалась наша общественная жизнь. Предполагая даже полную готовность правительства провести реформы, дворянство глубоко проникнуто тем убеждением, что правительство не в состоянии их совершить. Свободные учреждения, к которым ведут эти реформы, могут выйти только из самого народа, а иначе будут одною только мертвою буквою и поставят общество в еще более натянутое положение. Посему дворянство не обращается к правительству с просьбою о совершении этих реформ, но, признавая его несостоятельность в этом деле, ограничивается указанием того пути, на который оно должно вступить для спасения себя и общества. Этот путь есть собрание выборных от всего народа без различия сословия».[482]
Одним из немногих скептиков был уже неоднократно цитируемый нами Юрий Федорович Самарин— один из главнейших деятелей реформы 19 февраля. В том же 1862 году он писал: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т. е. господство меньшинства, действующего без доверенности большинства, — есть ложь и обман».[483]
Александр II заслуживает величайшего уважения: он единственный из династии Романовых, кто настолько глубоко понимал Россию и ее беды, чтобы, осуществляя руководство, сознательно удерживать в собственных руках всю полноту власти, не делясь ею ни с кем (в отличие от своего сына и внука, которые стремились к тому же, но по совершенно иным мотивам — из тупости и упрямства).
При этом Царь-Освободитель четко ощущал те негативные эмоции, которые он вызывал даже у ближайших помощников, и немало страдал от этого.
Между тем, в кругах министерской оппозиции уже начали выкристаллизовываться идеи примирения абсолютистской власти с народным представительством — т. е. примерно того, что методом проб и ошибок пытались осуществить в 1905–1907 годах. Пока это были идеи не создания самостоятельного представительного органа, а введения выборных представителей в Государственный совет. Эти идеи могли иметь очень большое будущее и перспективы, если бы не цареубийство 1 марта 1881 года.
Пока что их авторам (а первым из них оказался П.А. Валуев в том же 1862 году) предстояло дорабатывать свои еще сырые идеи и продумывать для них политическое поле деятельности.
Царю же было весьма естественно от этих идей сторониться — он не находил в них пока что рационального смысла. Укреплять его в таком отношении к созыву депутатов должен был и сугубо негативный опыт привлечения подобных же депутатов к деятельности Редакционных комиссий в 1859 и 1860 годах; тогда, как мы знаем, почти все усилия этих депутатов обращались на противодействие реформаторской линии правительства.
Вот как изложил позицию царя Валуев в своем дневнике 29 июня 1862 года: «Государь долго говорил о современном положении дел и о моих предположениях насчет преобразования Государственного совета. Он повторил однажды уже сказанное, что противится установлению конституции «не потому, что он дорожит своим авторитетом, а потому, что убежден, что это принесло бы несчастье России и привело бы ее к распаду».»[484]
Так же продолжалось и в дальнейшем: «Адрес московского дворянства, представленный правительству 11-го января 1865 года, был /…/ ходатайством дворянства о созыве народных представителей. /…/
Подписанию этого адреса в московском дворянском собрании предшествовали «запальчивые» речи, в которых ораторы резко порицали существующий бюрократический строй и с азартом обрушивались на окружающих императора «опричников». Адрес был принят огромным большинством голосов — 270 против 36. От Александра не укрылось и содержание прений. Он припомнил об этом почти год спустя, принимая в с. Ильинском под Москвой, — где он тогда отдыхал, — звенигородского предводителя дворянства Д.Д. Голохвастова. В замечательном разговоре, который Голохвастов имел с государем, Александр уверял Голохвастова, что он охотно бы дал «какую угодно конституцию, если бы не боялся, что Россия на другой день после этого распадется на куски».»[485]
Между тем Валуев, которого дворянская молва относила к тем же «опричникам», постепенно проникался сложностью положения, в котором оказался император, раздражавший лично Валуева своей непоследовательностью и нерешительностью.
Запись в дневнике Валуева от 29 октября 1865: «Что и кто теперь Россия? Все сословия разъединены. Внутри их разлад и колебания. Все законы в переделке. Все основы в движении. Оппозиция и недоверие проявляются везде, где есть способность их высказывать. Трехсотголовое земство поднимает свои головы, лепечет критики, скоро будет вести речь недружелюбную. Половина государства в исключительном положении. Карательные меры преобладают. Для скрепления окружности с центром употребляется сила, а эта сила возбуждает центробежные стремления.
Один государь теперь представляет и знаменует собой цельность и единство империи. Он один может укрепить пошатнувшееся, остановить колеблющееся, сплотить раздвоившееся. Он призван умиротворить умы, утешить страсти, воссоединить воли, указав им общую цель и открыв пути к этой цели. Он призван быть нравственным собирателем земли русской, как Иоанн III был ее собирателем материальным. Угодно ли ему будет уразуметь и исполнить это призвание?
Царское солнце ярко озарило и обогрело наши долы 19 февраля 1861 г. С тех пор оно неподвижно, как будто вновь остановленное Иисусом Навином. Пора ему осветить и согреть наши вершины и окраины».[486]
Сторонам, однако, предстояло еще долго искать понимания друг у друга.
В это время, в первую половину шестидесятых годов, их разделяла оценка успешности мероприятий, проводимых в порядке осуществления Положений 19 февраля.