К провалу же в деревне пришла деятельность «южных бунтарей», которая все-таки возобновилась в начале 1877 года.
Продолжение рассказа Льва Дейча: «Только один /…/ член [кружка «южных бунтарей»] не отказался от намерения вызвать восстание все в том же Чигиринском уезде. То был Яков Васильевич Стефанович»
Решив каким-то образом проблему с отпечаткой некоторого числа фальшивок, Стефанович «надумал, пользуясь взглядом крестьян на царя, создать тайное общество среди населения указанного уезда, для чего предъявил некоторым из крестьян заранее заготовленный царский манифест, уполномочивавший его действовать в качестве «комиссара». К этому плану из бывших членов бунтарского кружка Стефанович привлек меня, Бохановского и Чубарова. Это было в феврале 1877 г.»
Весной и летом 1877 года движение набирало силу, но все развалилось в августе и начале сентября: «В короткое время в созданную нами среди чигиринцев тайную организацию вступило около 2.000 крестьян. Дело шло очень успешно; крестьяне, по нашему совету, заготовляли пики, мы собирались снабдить их огнестрельным оружием и осенью предполагалось начать восстание, но, вследствие неосторожности одного члена «Тайной Дружины», как Стефанович назвал эту крестьянскую организацию, заговор был открыт властями, почти все члены были арестованы, в том числе и мы трое: Стефанович, Бохановский и я».[586]
Арестованные крестьяне, узнав на следствии о самозванстве агитаторов, бурно возмущались.
Моральный крах организаторов заговора был ошеломляющим.
Но это еще не стало концом «Чигиринского дела».
С одной стороны, пребывание Стефановича, Дейча и Бохановского в Киевской Лукьяновской тюрьме привело к организации нового заговора — для их освобождения, успешно осуществленного в мае 1878 года.
С другой стороны, чигиринские крестьяне, пострадавшие за легковерие и прочно засевшие за решетку, очутились теперь в окружении пропагандистов, густо населяющих места заключения, и получали теперь специфическое политическое образование. Через пару лет переговоры некоторых из этих теперь уже основательно распропагандированных крестьян с революционерами привели одного из последних, уже упоминавшегося М.Р. Попова, к идее возобновления пропаганды восстания в том же Чигирине: просвещенные тюрьмой мужики соглашались выступить теперь и без царского указа.
Но лидеры террористической фракции «Земли и Воли» Л.А. Тихомиров и А.Д. Михайлов, уже нацелившиеся на цареубийство, возмутились такому отвлечению сил и средств на бесперспективное дело. Это и решило окончательно раскол «Земли и Воли» в августе 1879.
Попов же, оказавшись одним из лидеров «Черного Передела», вскоре убедился, что чигиринские крестьяне, в тюрьмах не сидевшие, ничем по отсутствию революционных настроений не отличаются от остального российского крестьянства.
Вот это был уже конец. Но это был практический конец революционной пропаганды в народных массах (почти на два десятка лет в городах, а в деревнях — и на больший срок), но не конец самой «нечаевщины».
«Натансон не долго действовал и был арестован с револьвером в кармане, — «признак времени». Вообще револьверы стали появляться, хотя их еще и не пускали в ход».[587]
Арест революционного лидера произошел в июне 1877 года, и на этот раз Натансона упекли в Сибирь до 1889 года.
Нечаевщина, таким образом, продолжала внедряться во все щели революционного подполья. Теперь на повестку дня вставал вопрос о вооруженной борьбе с царской администрацией, к которой не успел в свое время приступить Нечаев.
Сама же эта администрация вовсе и не подозревала тогда о подобных перспективах.
3.5. Александр II ищет популярности
Политика Александра II после 1866 года последовательностью не отличалась. С одной стороны, представители высшего дворянства, включенные в состав правительства, получили возможность руководить экономической перестройкой России в капиталистическом духе. С другой стороны, им не было позволено посягнуть на основное «достижение» Реформы 19 февраля — сохранение крестьянской общины. Смиряться с этим лидеры консервативной партии, прежде всего — граф Петр Шувалов, не собирались — и были совершенно правы.
В сентябре 1871 года Шувалов и А.Б. Лобанов-Ростовский обсуждали план использования земств для получения сведений о плачевном состоянии сельского хозяйства и необходимости продолжения реформ. Благодаря усилиям этой группы лиц П.А. Валуев был возвращен в правительство и 16 апреля 1872 года назначен министром государственных имуществ. Уже 2 мая он представил царю подробный доклад о необходимости составить под своим председательством Комиссию при Комитете министров для обследования нужд сельского хозяйства — и получил одобрение.
В мае-ноябре 1872 года Комиссия запрашивает экспертов на местах: из 928 опрошенных — 283 помещика и 17 крестьян.[588]
4 мая 1873 года Валуев представил заключение Комиссии Комитету министров, испросив разрешение отсрочки для вынесения окончательного решения и публичного обсуждения.
В то же время эти материалы были переданы (для ознакомления, но не для публикации) М.Н. Каткову и некоторым другим редакторам. При этом между Шуваловым и Б.М. Маркевичем (близким сотрудником Каткова) состоялась беседа, пересказанная 11 мая в письме Маркевича к Каткову в Москву: «Ш[увалов] сказал мне: «Вот документы чрезвычайной важности /…/. Они с полною объективностью представляют настоящее экономическое и нравственное положение России, таким, каким его сделало 19 февраля. Из этого нельзя не убедиться, что, преклоняясь пред тем благом, которое внесено этою реформою, рядом с ним возникли и такие уродливые явления, такое зло, которое требует радикального лечения. Мы в нашем настоящем составе не способны быть врачами его; нужны другие, более свежие силы. Поэтому, сообщаю Вам это доверительно, в принципе решено, что вопросы, исходящие из этих исследований Валуевской комиссии, послужат мотивами, не позднее будущей /…/ сессии [Государственного Совета], к ряду прений в законодательном порядке, с участием в них членов от земства, которые призваны будут сюда по выбору самих земств, а не как эксперты, назначенные самими нами». — «Но ведь это начало конституции?» сказал я ему на это. Он улыбнулся. «Ясно, — отвечал он, — что для России это последнее самодержавное правление. Император умрет самодержцем, если он этого хочет, но нельзя допустить, чтобы его обогнала сила вещей, а она такова, что вынуждет нас прибегнуть к живым силам страны». — «Но думаете ли Вы, — сказал я, — что земства Вам дадут благонадежные, консервативные силы? Кем, какой литературой, какими примерами и поучениями воспитались у нас эти земские люди, и сидят ли у нас в земствах лучшие и просвещеннейшие люди?» — «Это нужно насаждать!» — отвечал Ш[увалов] и, по некотором молчании, промолвил: «Вы мне окажете услугу, сообщив об этом М[ихаил]у Н[икифорович]у [Каткову]; его мнения высоко ценит Государь, не говоря уже обо мне; время терпит, он поразмышляет на досуге о том, что я Вам только что сказал, и его мнение будет нам ценно».[589]
Шувалов оказался чересчур оптимистом: никакого обсуждения доклада Валуевской комиссии с участием земцев не состоялось. Насилу Шувалов убедил царя в октябре того же года в Ливадии согласиться с обсуждением выдвинутых предложений в Комитете министров.
Комитет заседал по этому вопросу с ноября 1873 по февраль 1874; противниками Шувалова выступали председатель Комитета граф П.Н. Игнатьев, министр финансов М.Х. Рейтерн и Д.А. Милютин — как ярый противник «дворянской» партии. Игнатьев даже обращался к Александру II с письмом, жалуясь на конституционные замыслы шефа жандармов и прося указаний. В результате все предложения Шувалова и Валуева были провалены, а в июле 1874 года были уволены Шувалов (отправлен послом в Лондон) и самый близкий его соратник в правительстве — министр путей сообщения граф А.П. Бобринский, еще в 1858 году выступавший за преобразование крестьян в земельных собственников.
Таким образом, аграрная реформа, которая могла на треть века предварить начало Столыпинской, не состоялась — это оказалось одним из самых трагических событий царствования Александра II.
А ведь именно в это время кулаческие идеалы, царившие в русской деревне, вполне могли дать почву для создания класса фермеров-собственников; вместо этого растущая плотность сельского населения продолжала загонять в тупик энергию мужицких эмоций и устремлений, красочно описанных А.Н. Энгельгардтом, что позже привело и к срыву Столыпинской реформы, и к разгрому всех поместий зимой 1917–1918 года, и к последующей Гражданской войне, и к ужасам «раскулачивания».