Немцев поджимало время. Военные считали, что исполнение плана «Вайс» к 1 сентября находится под угрозой. Сентябрьские дожди могли послужить серьезным препятствием для проведения блицкрига. Гитлер по-прежнему считал, что Англия и Франция не пойдут на интервенцию, однако многое будет зависеть от того, получат ли они поддержку Советского Союза. Если Гитлер хотел обезопасить себя, то следовало сделать Сталину заманчивое предложение, чтобы обеспечить нейтралитет русских. Фюрер заторопился. И вот тогда-то он и поставил Риббентропа в известность о том, что желает заключить со Сталиным пакт и в течение двух недель подписать его.
ГЛАВА 1.
И.В. Сталин уже давно ждал встречи с высшим руководством Германии. И ждал от нее многого…
Советская внешняя политика исходила из доктрины Сталина, сформулированной им еще в 1925 г. Она гласила: «Наше знамя останется по-старому знаменем мира, но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить».
Теория использования противоречий в стане империализма была неплохо проработана. Главный ее тезис: стравить капиталистов, заставить их воевать друг с другом к выгоде большевиков и социализма. У СССР имелись свои долгосрочные цели, отличные от целей других великих держав. Эти цели отражали общую антикапиталистическую стратегию Советского Союза.
Частью общего комплекса отношений СССР с капиталистическим миром были и советско-германские взаимовыгодные отношения. Этот комплекс начал складываться в специфической обстановке 20-х гг., когда Советская Россия, только вышедшая из Гражданской войны и разрухи, видела во внешних экономических связях возможность восстановления своего хозяйства. Еще в 1921 г. Сталин предупреждал наркома иностранных дел Чичерина, что «для серьезных деловых комбинаций с немцами или англичанами время еще не настало (оно только настает)»{3}.
Уже тогда, в 1921 г., Сталин чувствовал всю перспективу «деловых комбинаций с немцами».
12 декабря того же 1921 года, беседуя с немецким экономистом Г. Клейновым, Иосиф Виссарионович записал слова гостя в свой дневник: «Для укрепления советского строя вы нуждаетесь в более или менее продолжительном спокойствии… Для того, чтобы обеспечить вам внешнее положение, Германия может служить могущественным политическим фактором»{4}.
Подавляющее большинство документов, любая информация на политические темы или по экономическим проблемам, которые поступали Сталину из Берлина, а также из Наркоматов внешней торговли и иностранных дел, с тех пор немедленно оказывались на столе Генерального секретаря. На многих важнейших документах он своей рукой делал пометки: «В мой архив» или «Личн. арх. И. Ст.». Информированность Сталина была высокой, равно как и его ставка на торговые связи с Германией. 31 марта 1929 г. он писал Г.В. Чичерину: «Я думаю, что, несмотря на ряд бестактностей, допущенных нашими людьми в отношении немцев (бестактностей немцев по отношению к СССР имеется не меньше), дела с немцами пойдут у нас хорошо. Им до зарезу нужны большие промышленные заказы, между прочим, для того, чтобы платить по репарациям, а они, то есть заказы, конечно, на улице не валяются, причем известно, что мы могли бы дать немаловажные заказы. Дела с немцами должны пойти»{5}.
И дела пошли. За 10 лет, с 1926 г., в СССР было поставлено немецкими деловыми кругами промышленного оборудования и машин на сумму 4 миллиарда марок. СССР оплачивал поставки сырьем, сельскохозяйственными продуктами и золотом. Из Германии в СССР покатили «спецы» — инженеры, техники, конструкторы… В то же время ряд командиров РККА проходил подготовку на курсах генерального штаба рейхсвера, красные командиры выезжали на маневры германских вооруженных сил.
Советское руководство с приходом к власти в Германии Гитлера делало активные попытки сохранить как минимум уровень экономических связей, а как максимум — достичь политического компромисса и с новым правительством Германии. Суриц, получив указания от наркома Литвинова, приступил, по его словам, «к активизации контакта с немцами». Однако после беседы с министром иностранных дел Германии К. Нейратом, рядом сотрудников МИДа и нацистского аппарата в письме Литвинову от 28 ноября 1935 г. он написал:
«Все мои общения с немцами лишь укрепили уже раньше сложившееся у меня убеждение, что взятый Гитлером курс против нас остается неизменным и что ожидать каких-либо серьезных изменений в ближайшем будущем не приходится…