Подсознательные мотивы руководятся лишь фрейдовским «принципом наслаждения», духовные же призывы — стремлением к миру сверхличных ценностей. Они побуждают человека исполнить свое назначение, найти индивидуальный смысл своей жизни.
И здесь Франкл обращает внимание на чрезвычайно важное свойство духовных феноменов в человеке — трансцендентность. Особенно это видно на феномене совести, голос которой не исходит из нашего «я», а говорит, обращаясь к «я». «Я не могу быть служителем своей совести, если я не буду ощущать совесть как феномен, трансцендентный для человека». Встреча с Вогом, говорит далее Франкл, не исчерпывается нашим психологическим состояниям, хотя бы самым возвышенным. Она есть встреча с самим Богом.
Подобно тому как наше сознание может «вытеснять» (любимый термин Фрейда) наши подсознательные влечения, оно может вытеснять также наши высшие духовные побуждения. Но это открещивание от всего духовного может привести к весьма опасным последствиям. «Если мы подавляем ангела в себе, он может превратиться в демона».
Франкл вовсе не считает, что его учение («логотера–пия») должно заменить собой традиционный психоанализ. Для лечения неврозов фрейдовские или — еще лучше — юнговские методы остаются в силе. Но он считает, что более сложные и глубокие типы неврозов, происходящие от ощущения «экзистенциальной пустоты», могут быть преодолены только намеченными им методами «логотерапии». «Деневротизация человечества требует неогуманизации психотерапии».
Франкл не только в высшей степени успешный психотерапевт и психолог, но и философски широко образованный человек. В его трудах можно найти немало ценных ссылок на тех современных философов, которые признают и утверждают духовное начало в человеке, например на Макса Шелера, Ясперса, Габриэля Марселя и иных.
Один из выдающихся современных немецких психиатров д–р Филлингер охарактеризовал учение Фран–кла как «самый смелый, ясный и многообещающий шаг в психоанализе со времен Фрейда». Здесь Филлингер явно недооценивает Юнга, который первым в психоанализе положил начало преодолению «профа–национного комплекса», владевшего Фрейдом. Но, учитывая это добавление, с характеристикой Филлин–гера можно согласиться.
Виктор Франкл — реформатор фрейдизма и завершитель дела Юнга.
Русская эмиграция по смыслу своей судьбы всегда была антикоммунистической. Мало того, в противостоянии коммунизму заключался едва ли не главный смысл ее существования. Были ли это бывшие деникинцы или врангелевцы, высланные ученые и писатели или та часть интеллигенции, которая успела бежать от красного нашествия, или советские граждане, инстинктивно подавшиеся на Запад, чтобы избежать красной Немезиды, косившей правых и виноватых, — несмотря на первоначальные трения между первой и второй эмиграцией, антикоммунизм объединял их всех.
С приходом третьей эмиграции положение изменилось. О, конечно, большинство «третьих» также пострадало от античеловеческого режима, установившегося в СССР. И многие «третьи» заполняют страницы эмигрантских газет описанием гнета, который они претерпели или наблюдали в Советском Союзе. О, конечно, все они — за человеческие права, попираемые жестокой пятой «там». Но на слове «антикоммунизм» большинство из них как бы поперхиваются, и сравнительно немногие из них объявляют себя принципиальными антикоммунистами. Некоторые из них —и наиболее видные — гордо заявляют, что они — не антикоммунисты, а антитоталитаристы (например, весьма уважаемый и ценимый мною писатель В.Максимов). Но тут, логически говоря, одно из двух: или они считают советский режим нетоталитарным строем (но вряд ли это так), или же хотят сказать, что они против всякой диктатуры, идет ли она слева или справа. Второе, конечно, вероятнее (но тогда логичнее было бы сказать: мы —антикоммунисты и вообще антитоталитаристы). Но какая же «диктатура справа» угрожает России? Русский фашизм? Его нет в природе. И кто в будущей России захочет брать пример с южноамериканских военных хунт? Обновление русской монархии? Но монархический образ правления был не тоталитарным, а лишь авторитарным.