Кроме этого, в самом понятии «русский» заключена некая двусмысленность: русский народ — в большей степени, чем другие народы СССР, — народ смешанной крови, хотя бы русская кровь тут преобладала. Редко в жилах любого русского не течет инородная кровь — украинская, белорусская, а то и татарская или мордовская. И тем не менее большинство этих лиц смешанной крови считают себя русскими. Мало того, русскими себя считают и многие украинцы, белорусы, даже татары, кавказцы и т. д. Русская культура, вообще говоря, обладает большой притягательной силой — большей, чем иные национальные культуры в СССР. Поэтому некоторые предлагают называть русскую нацию нацией «российской», что терминологически было бы и правильным, но что еще не вполне привилось. Характерно, что мы почти никогда не слышим термина «великорусский национализм». Ибо противопоставление Великороссии Украине или Белоруссии чуждо русскому национальному самосознанию, чуждо синтетическому духу русской культуры. Я вовсе не хочу сказать, что с русской точки зрения украинцы и белорусы — тоясе русские. Но я хочу сказать, что вполне можно быть–угничоски украинцем или белорусом, по культуре же —русским. Но обратные примеры бывают реже.
Русский дух вообще имеет свойство вбирать в себя чужеродные элементы, ассимилируя их в духе русскости. В силу этого свойства русского народа варяжские дружины в Древней Руси, занимавшие вначале господствующее положение, довольно быстро слились с основным русским населением и забыли свой прежний язык. А сколько было в Прибалтике «русских немцев» или «русских эстонцев» и т. д.? Вообще, национальная исключительность чужда русскому духу, и поэтому и русский национализм не имеет в себе того резкого разграничения на «наших» и «не наших», которое свойственно большинству других национализ–мов. И если большинство других национализмов нацелено против какого–либо традиционного «врага», то в русском национализме нет этой отрицательной нацеленности. В свое время врагами русских считались турки и шведы, потом — французы (наполеоновское время), еще позже —немцы. Но врожденной враждебности к этим народам в русском национализме все же не было, в то время как враждебность между французами и немцами, например, может считаться традиционной. Украинские самостийники, можно сказать, питаются своей враждой к «Московии», у поляков в крови — традиционное недоверие к немцам и русским и так далее. Ксенофобия чужда русскому национальному характеру. К иностранцам русские, как правило, относятся скорее с любопытством, чем с недоверием. И, как давно уже заметил Достоевский, русские более других наций способны перевоплощаться в дух иных наций и иных культур. Идея всечеловечности, высказанная тем же Достоевским, находит в русской душе особенно сильный отклик.
Все это сообщает русскому национализму особый, в известной степени наднациональный характер. *
Но все же напрашивается вопрос: хотя русский национализм не страдает узостью и нетерпимостью, которыми страдает большинство других национализмов, нужен ли национализм великим народам вообще й русскому народу в частности? Думается, что национализм великих народов должен был бы быть — и часто бывает — свободен от той шовинистической узости и обидчивости, которые большей частью характеризуют национализм малых народов. Ибо великие народы обычно свободны от комплекса национальной неполноценности. Но если национализм великих народов обычно не проявляется в острой форме — значит ли это, что им нужно стыдиться своего национализма? Гордость своей национальностью свойственна и англичанам, и французам, и американцам, и это вполне естественно. Национализм великих народов проявляется скорее в латентной, чем в остро выраженной, форме, и это только хорошо. Но он существует, иначе эти народы выродились бы.
Что касается специфически русского национализма, то нужно принять во внимание, что советская власть первые пятнадцать лет брала курс на интернационализм и клеймила всякое активное проявление русского самосознания как «великодержавный шовинизм». И это не могло не нанести русскому самосознанию глубокую травму, следы которой видны и посейчас. Если под влиянием угрозы внешней опасности советская власть в середине 30–х годов переменила в этом отношении вехи и стала делать ставку на «советский патриотизм» (читай — русский национализм), то это была псевдоморфоза, а не метаморфоза большевизма. Именно русский национализм (в расширенном смысле этого слова) спас советскую власть, уже трещавшую по швам в начале войны. Ставка эта оказалась настолько эффективной и беспроигрышной, что советская власть до сих пор носит национальное обличье. Как известно, реабилитированы были не только Дмитрий Донской и Александр Невский, Петр Великий и Суворов, но и некоторые генералы позднейшего времени, например Скобелев и отчасти Брусилов. Но духовная история России — ее верность православию, ее мученики за веру, ее религиозные мыслители — до сих пор замалчивается или грубо искажается.