Но протесты Шестова оправданны в отношении тех, кто недостаточно духовно понимают истину, кто «материализуют» истину, подменяя ее авторитетом — хотя бы авторитетом разума. Ибо разум сам по себе может ошибаться, и разум должен сообразовываться с объективно сущей истиной, а не наоборот — не истина должна сообразовываться с разумом. Поэтому протеста Шестова оправданны, поскольку они направлены против тех, кто «овеществляют» истину.
Так, протесты Шестова оправданны в отношении тех концепций, которые превращают личность в «духовный автомат» (Лейбниц) или в орудие Мирового Разума. Они оправданны в отношении Гегеля, для которого свобода есть «познанная необходимость». (Оговоримся, что в устах Гегеля это «экспроприированное» марксистами крылатое словцо имело не–материалистический смысл: под необходимостью он разумел не природную, а «разумную» необходимость[56]). Если бы истина реально детерминировала человеческую волю, то такая «диктатура истины» была бы несовместима со свободой, и тогда истина делала бы нас рабами, а не свободными. Мало того, тогда истина стала бы равнозначной авторитету (в данном случае — авторитету Разума), и тогда истина была бы, субъективно говоря, неотличима от заблуждения. Предпосылкой возможности познания истины является свобода субъекта от истины: тогда свобода нахождения истины обесценивалась бы и сводила на нет освобождающий эффект познания истины.
Давно уже было замечено, что у Канта в противоречии с замыслом его учения дана автономия разума, а не автономия реального лица[57]. У Гегеля же автономия разума превратилась в абсолютный суверенитет разума с несомой им в себе логической необходимостью. Протест Шестова против таких концепций, повторяем, вполне оправдан: тогда истина становится идолом, хотя бы и духовного порядка. И рабство у логических императивов, более утонченное, чем рабство у бездушной материи, все же остается рабством, и даже таким, против которого некуда и некому апеллировать.
Истина принуждает идеально, а не реально. Человек имеет свободу противиться истине — но тогда–то он и теряет свою положительную свободу, ибо начинает поклоняться лжи. Когда же наш разум возвышается до познания истины (хотя бы «низких истин»[58]), то он обретает реальную положительную свободу, хотя бы это познание «приумножало скорбь»[59].
Знать и быть несчастным от знания — «горе от ума» — более высокое состояние, чем даже пребывание в райском невинном неведении. Вкушение плодов познания добра и зла свидетельствует как о греховности человека, так и об обретении им опыта свободы.
Трагедия человека — не в том, что он стал познавать истину, а в том, что он отпал от Истины и должен теперь познавать ее через скорбь. Но лишь односторонняя истина приносит скорбь. Полная же Истина есть всегда истина в духе свободы, и она содержит в себе истину свободы. Поэтому диссонансы частных истин разрешаются в полной истине высшей гармонией духа.
У Шеллинга есть мысль о том, что познание Абсолютного ограничивало бы свободу человека[60]. Отсюда он выводил императив морального запрета непознания Абсолютного. Здесь парадоксальная формулировка вуалирует глубокую мысль о том, что полная истина познается не только разумом, а сердцем, и только истина, познанная также и сердцем, преображает собой все существо человека. Истина, познанная только разумом, не была бы полной истиной и порабощала бы. Познание Абсолютного одним разумом при непросветленности сердца Абсолютным размагничивало бы волю к действию, и сама истина Абсолютного предстала бы в одеянии принудительной внешней необходимости. Хомяков хорошо говорит о том, что «Христос зримый — это была бы истина неотразимая, тогда как Богу угодно было, чтобы мы познавали истину свободно»[61].
Поэтому автономия человека от истины — необходимое условие свободного познания истины.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГНОСЕОЛОГИЯ СВОБОДЫ
СТРУКТУРА ПРИЧИННОСТИ
Наша критика материалистического и психологического детерминизма была до сих пор «имманентной». Она основывалась на традиционном понимании причинности, которым оперирует традиционный детерминизм. При этом мы сводили к абсурду, к внутренним противоречиям схему детерминизма, указывая на присущие этой доктрине внутренние пороки.
56
Эту «экспроприацию» произвел Ф. Энгельс в «Анти–Дюринге», где он писал: «Гегель первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобода есть познание необходимости. “Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята”. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода» а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей» (Энгельс Ф. Анти–Дюринг. Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом. М., 1988, с. 112).
В полемически заостренной форме аргументы Ф. Энгельса повторил
В.И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» (М., 1989, с. 201–205). С сокрушительной критикой этой книги Ленина выступили И.А. Ильин («Русские ведомости», 29 сентября 1909 г.; рецензия перепечатана в: Ильин И.А. Сочинения в 2–х тт. М., 1993, т. 1, с. 44–45) и С.Л. Франк («Слово», 12/25 июня 1909 г.; перепечатана в: Вопросы литературы. 1994, вып. IV, с. 132–133).
Критику марксистского понимания свободы как «познанной необходимости» см. у Б.П. Вышеславцева (Философская нищета марксизма. Франк–фурт–на–Майне, 1957, с. 70–74).
Положение Гегеля, цитируемое Ф. Энгельсом, находится в прибавлении к § 147 «Энциклопедии философских наук» и в современном переводе звучит так: «Слепа необходимость лишь постольку, поскольку она не постигается в понятии…» (Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. М., 1974, т. 1, с. 323).
Полную подборку суждений Гегеля о свободе составил И.А. Ильин в книге «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» (СПб., 1994, с. 255–270). У него же встречается понятие «трагедия свободы». Заканчивая свой анализ понятия «свободы» у Гегеля, И.А. Ильин пишет: «Жизнь мира протекает не только в совмещении двух взаимоисключающих стихийных сил, но и в невозможности свести себя целиком к абсолютной свободе, ибо мир не может превратиться без остатка в чистую мысль, а если бы он в нее превратился, он перестал бы быть миром. Абсолютная свобода возрождается в мире, но не поглощает его целиком. Вот почему путь Божий в мире слагается не в драматическую поэму, как это нередко предносится Гегелю, а в трагедию.
Эта трагедия свободы нигде не обнаруживается яснее, чем в жизни человеческой души, воли и конкретной нравственности» (Ильин И. Указ. соч., с. 270).
58
Слова A.C. Пушкина из стихотворения «Герой» (1830):
Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман.
(Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10–ти тт.
М., 1981, т. И, с 192)
59
Слова Екклесиаста (1, 18): «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
60
Schelling. Ueber die menschliche Freiheit [«Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах» // Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения в 2–х тт. М., 1989, т. 2, с. 86–158].
61
Слова А.С. Хомякова цитируются не вполне точно: «Христос зримый — это была бы истина, так сказать, навязанная, неотразимая (по вещественной осязаемости ее проявления), а Богу угодно было, чтобы истина усвоилась свободно» (Хомяков А.С. Сущность западного христианства. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу, брошюры г. Лоранси. Монреаль, 1974, с. 188–189).