— Моя дорогая Хильда, эту возможность едва ли следует рассматривать. Я в моем положении не могу позволить себе подавать встречный иск. Это очевидно. Придется улаживать дело без суда на как можно более щадящих условиях.
— Но, Уильям, это может нас погубить!
— Нам грозит гораздо более сокрушительная погибель, если я из-за того, что дело получит официальный ход, буду вынужден подать в отставку.
— В отставку?!
— Да, Хильда, надо смотреть правде в глаза.
И снова повисла гнетущая тишина, которую прервала наконец леди Барбер:
— Уильям, сколько у тебя денег, если не считать зарплаты?
— Дорогая, мы ведь очень подробно обсуждали это всего месяц или два назад.
— Я знаю, что обсуждали, но тогда речь шла всего лишь об оплате нескольких моих жалких счетов. А теперь дело серьезное.
Судья неожиданно громко рассмеялся скрипучим голосом.
— Ты думаешь, я намеренно сгущал краски, чтобы напугать тебя? — спросил он. — Что на самом деле у меня заначено несколько тысяч фунтов, о которых я тебе никогда не говорил?
— Конечно, — просто ответила ее светлость. — Это всего лишь соответствовало бы здравому смыслу.
— Здравому — не здравому, но я был абсолютно честен с тобой. Ситуация сейчас точно такая же, какую я описал тебе тогда, — такая же, как я неоднократно объяснял тебе на протяжении всего нашего брака. В течение многих лет мы тратили практически каждое пенни, которое я зарабатывал. — Он сделал легкое ударение на противопоставлении местоимений, что не укрылось от внимания собеседницы. — За исключением моего скромного страхового полиса, нам не на что опереться. А за исключением моей еще более скромной пенсии — если мне будет позволено до нее дослужиться, — нам ничто не светит впереди. Случись что-нибудь со мной…
— Спасибо, это я уже слышала, — запальчиво перебила его леди Барбер. — Вопрос состоит в том, где ты намерен взять те десять тысяч фунтов или около того, которые Сибалд-Смит, несомненно, потребует за свой палец?
Судья судорожно сглотнул. Даже при самом неблагоприятном раскладе такой суммы он себе не представлял. У него с языка чуть было не сорвалось, что о размерах компенсаций ущерба он знает поболее жены, но он вовремя вспомнил, что она зато знает намного больше его о заработках пианистов.
— Боюсь, придется решительно снизить уровень наших расходов, — сказал он.
Ее светлость бросила взгляд на свое элегантное отражение в зеркале над каминной полкой и состроила гримасу.
— Мрачная перспектива, — заметила она. Затем, взяв себя в руки, продолжила сухим практичным голосом: — Ну что ж, на письмо Фарадея в любом случае придется отвечать, и лучше, чтобы ответ был составлен профессионалом. Могу я написать Майклу и попросить его об этом от твоего имени? Полагаю, ты захочешь, чтобы он действовал по твоему поручению?
— Наверное, — безо всякого энтузиазма отозвался судья. Он не слишком жаловал своего шурина, но тот, безусловно, был компетентным поверенным.
— Я скажу, чтобы он просто формально подтвердил получение письма, а потом, когда найду время, съезжу в Лондон и все ему подробно объясню, — продолжила леди Барбер. — Чем дольше мы сможем потянуть время, тем лучше. Такие люди, как Сибалд-Смит, стойкостью не отличаются. Через месяц-другой он станет намного благоразумней в своих запросах, я уверена. Кроме того, — она неожиданно расцвела восхитительной улыбкой, — это даст нам время, чтобы начать экономить.
Вскоре после этого судья и ее светлость отправились спать в настроении лучшем, чем в это можно было бы поверить полчаса назад. Хильда с ее деятельным умом хоть и полностью отдавала себе отчет в масштабах бедствия, нависшего над ними, чувствовала почти радостное возбуждение от перспективы поиска разрешения чрезвычайной практической ситуации. Что касается судьи, то он испытывал облегчение, как всегда, когда удавалось — а удавалось сплошь и рядом — передать личную проблему в надежные руки жены. Испытывал он также и добродетельное удовольствие, которое приходит после сделанного наконец признания, поскольку освободился от тайны своей эскапады. Освобождение, однако, не было полным. Поднимаясь по лестнице, он вспомнил, что ничего пока не сказал жене о письмах с угрозами, которые получил в Маркхэмптоне. Однако с неиссякаемым оптимизмом, который всегда отличал его поведение в подобных случаях, он решил, что избавит себя от лишней неприятности, ничего не сказав ей о них. Привычка Барбера скрывать подобие вещи от жены была инстинктивной, как привычка собаки прятать косточку под диванной подушкой. И столь же эффективной.