К концу речи даже Петтигрю стал скучен. Покончив с основной частью ясного и убедительного изложения обстоятельств дела, он, как положено, перешел к авторитетам, процитированным его оппонентом, выставляя напоказ противоречия, которые в них обнаружил. Затем, заранее извинившись перед судом за то, что, быть может, понапрасну потратит его время, начал приводить цитаты из других дел, которые могли оказаться полезными. И в конце с плохо скрытым зевком заметил:
— Вероятно, мне следует напомнить его светлости и о деле Симпкинсона против холтуистлского поселкового совета, хотя, наверное, ваша светлость не считает, что это важно для понимания данного дела.
На лице Барбера не отразилось никакого интереса, он лишь записал в книгу название. Жена же его в этот момент, затаив дыхание, в волнении сжала затянутые в перчатки кулаки и издала какой-то звучок. Вероятно, Дереку это почудилось, но он увидел, как Петтигрю сверкнул глазами в ее сторону, после чего приступил к чтению.
Дело Симпкинсона показалось Дереку ничем не лучше множества остальных дел, на которые ссылались в тот день, разве что немного более запутанным. Едва он подумал, зачем, собственно, нужен был весь этот сыр-бор, как судья открыл полузакрытые до той поры глаза и заметил:
— Фрагмент, который вы только что прочли, судя по всему, свидетельствует не в вашу пользу, мистер Петтигрю.
— Милорд, я так не думаю, — непринужденно ответил Петтигрю. — Я не думаю, что лорд-канцлер имел намерение создать этим общую норму, и из того, что он говорит дальше, ваша светлость увидит…
— Прекрасно. Продолжайте, мистер Петтигрю.
Петтигрю дочитал до конца высказывание лорд-канцлера и отложил книгу.
— Не знаю, окажется ли это дело в той или иной мере полезным вашей светлости, — добавил он, — но поскольку оно in pari materia[24], что и те, которые цитировал мой друг, я счел себя обязанным привлечь к нему внимание вашей светлости.
— Разумеется, — сухо ответил судья. — Будьте любезны, передайте мне отчет.
Он взял справочник, полистал и стал читать вслух пассаж, уже цитировавшийся Петтигрю, но не остановился там, где остановился адвокат, а прочел дальше. Потом он стал анализировать его, сравнивать с другими фрагментами того же отчета, проследил его связь с другими делами, которые упоминались на процессе, а также с нормами, установленными на основании прецедентов и описанными в учебниках. Он превратил этот безобидный на первый взгляд, случайный пассаж в смертельное оружие, которое, будучи аккуратно введенным в систему доказательств, выстроенную Петтигрю, расщепило ее надвое. Это было блестящее представление, особенно учитывая тот факт, что зиждилось оно на всего-навсего ничтожной ссылке. Впечатление снижало лишь слишком явное удовольствие, которое судья получал от своего спектакля, и лишенная всякой необходимости грубость, с которой он выставлял напоказ приведенные Петтигрю ложные аргументы. Барбер ничуть не скрывал, что, с его точки зрения, адвокат защиты не только неверно трактовал закон, но и демонстрировал свою профессиональную несостоятельность. Нет нужды говорить, что ни единого невежливого слова не слетело с его уст, однако подтекст был очевиден.
Петтигрю принял свое поражение со смирением, даже, как казалось, с добрым юмором. Он, конечно, сделал вид, что продолжает борьбу, но прекрасно знал при этом, что проиграл, а длить агонию безнадежно проигранного дела привычки не имел. И, пожалуй, зря. Клиенты — люди, и «добрая драка», пусть и напрасная, приносит им немалое утешение. Не в последнюю очередь отсутствием профессионального успеха Петтигрю был обязан ложному убеждению, что другие люди также благоразумны, как и он сам. Соответственно сразу после Барберовой интермедии он завершил свою речь, сел и, не потребовав ответов от Флэка, выслушал приговор Брадобрея в пользу истца.
Однако под маской вежливой невозмутимости Петтигрю скрывал бешеную злость. Его огорчало не то, что он проиграл дело — это было в порядке вещей, — его бесило то, как с ним обошлись. Аргумент, на котором он споткнулся, был смутным, и никого нельзя было бы винить за его недооценку. Кстати, оппонент Петтигрю, Флэк, хоть и не был дураком, вообще просмотрел его, между тем как он, Петтигрю, знал о нем и предупреждал своих клиентов, что его упоминание сильно снизит их шансы. Но разве после устроенного Папой Уильямом спектакля они вспомнят об этом? Куда вероятней, что они будут помнить лишь то, что он проиграл их дело, а клиенты Флэка его выиграли, и станут действовать в дальнейшем соответственно. Вполне возможно, они обвинят его в том, что — выполняя, заметьте, свой долг — он обратил внимание суда на эту роковую цитату, которая в противном случае вообще бы не всплыла. Тут он вспомнил звучок, раздавшийся в зале при упоминании названия дела, и понял, что судья давно сидел в засаде, ожидая этого упоминания, вооруженный аргументами и острыми отравленными стрелами. Чувство юмора не изменило ему, и он громко расхохотался. Даже несмотря на тот факт, что скорее всего потерял в тот день клиента, он оценил абсурдность своего положения и стал предвкушать ужин в резиденции с большим нетерпением, чем мог себе представить.