И ее глаза искали глаза любовника, надеясь снова найти в них то, о чем говорила она в своем письме, — ту ясность полного счастья, которая уже не светилась в них. Наоборот, в глубине их читалась безысходная грусть и угрызения совести. Скоро их заменит ужас… В тот момент, когда губы Эли особенно нежно, ласково, любовно прижимались к глазам молодого человека, чтобы прогнать тоску, в саду раздался выстрел, потом другой, третий, один за другим, и крик пронесся по воздуху…
И больше ничего. Воцарилось ужасное безмолвие. Любовник и любовница посмотрели друг на друга. Одна и та же мысль промелькнула у них.
— Спрячься за занавесками, — сказала Эли, — я узнаю сейчас…
Она накинула на плечи пеньюар и прикрыла молодого человека занавесом алькова. Потом, взяв в руки лампу, она подошла к окну, открыла его и крикнула громким голосом:
— Кто там? Что там делается?
— Не беспокойтесь, дорогая моя, — отвечал голос, вся ирония которого заставила ее содрогнуться, — это вор, пытавшийся пробраться на виллу… Он получил в тело две-три пули. Мы вот разыскиваем его. Будьте спокойны, он не вернется: Лаубах попал в самую цель…
Эли затворила окно. Пьер был страшно бледен, руки его дрожали.
— Ты не уйдешь сейчас! — сказала она ему. — Сад полон людьми.
— Мне необходимо идти, — отвечал он. — Это они стреляли в Оливье…
— В него? — молвила она. — Но ты с ума сошел!..
— Это в него, — повторил он с необычайной энергией, — в него. Они приняли его за меня… Он видел, как я уходил. Он шел за мной. Это я его шаги слышал…
— Нет, я не хочу, чтобы ты уходил, — говорила она, загораживая собой двери. — Заклинаю тебя, подожди! Это не он был там, это не мог быть он… Они убьют тебя. Умоляю тебя, любовь моя, не уходи, не покидай меня…
Почти грубо отстранил он ее и повторил:
— Пустите меня, пустите, без всяких взглядов, без прощаний.
Он был уже внизу лестницы, в теплице, в саду, и она не в силах была удержать его. Она стояла, прислонившись к стене, к которой он оттолкнул ее, стояла, склонив голову, прислушиваясь с ужасом, похожим на безумие… Но не слышно было более ни одного выстрела. Пьер не встретил ни принца, ни людей его, занятых разыскиванием следов первого беглеца.
— Ах, — стонала она, — он спасен!.. О, если бы и другой тоже спасся!..
Очевидно, страх Пьера передался и ей… Да, незнакомец, по которому стреляли, конечно, мог быть Оливье. Тон принца не мог обмануть ее. Речь шла совсем не о воре. Ее муж знал, что у нее бывает любовник. Он расставил сеть; кто же попался в нее вместо Пьера?..
В первый раз за много лет эта женщина, такая свободомыслящая, столь проникнутая фатализмом и нигилизмом, почувствовала потребность в поддержке свыше. Она ужасалась последствий, какие могли произойти, если действительно она и Пьер были причиной убийства того человека, который был ее любовником и его другом, единственным другом.
Этот ужас потряс ее до того, что она упала на колени и молила о том, чтобы эта кара миновала их троих… Напрасная мольба, столь же напрасная, как и отчаянный побег ее соучастника, который бросился бежать по дороге, местами останавливаясь и крича: «Оливье!» Никто не отвечал на его крики.
Наконец он пришел в гостиницу. Здесь он узнает, не игрушка ли он страшного кошмара. Что сталось с ним, когда ночной привратник ответил на его вопрос:
— Господин Дюпра? Да он вышел почти вслед за вами.
— И он спрашивал, ушел ли я?
— Да, спрашивал. Удивляюсь, как вы с ним не встретились… Он пошел как раз в ту же сторону, что и вы…
Таким образом, ни одно из предчувствий не обмануло его. За ним действительно шел Оливье; значит, его и поймали в саду. Убили его? Или ранили? Где лежит он?
Всю ночь Отфейль бродил вдоль дороги, осматривая все рвы, заборы, груды камней, ощупывая руками деревья, землю. Утром, когда он возвращался, буквально обезумев от напрасных розысков, он встретил двух садовников, везших по направлению к гостинице тележку. В этой тележке лежало человеческое тело.
Пьер подошел и узнал друга. Две пули попали Оливье в грудь; на лице его, испачканном песком, лежала печать бесконечной грусти. Судя по месту, где его нашли садовники, он, должно быть, получив рану, шел еще с четверть часа. Потом силы оставили его, он лишился чувств и умер, видимо, не приходя в себя из-за кровотечения, вызванного этой раной и этим усилием.
Куда деваются умершие, наши дорогие умершие? Те, которые любили нас и которых любили мы, к которым мы относились нежно, с участием, к которым были добры; те, перед которыми мы непоправимо виноваты, которые ушли навсегда, и мы не знаем, простили они нас или нет? Навеки ли они разлучены с нами? Или же они живут вокруг нас, но жизнью, недоступной нашим смертным чувствам, той неопределенной, таинственной и страшной жизнью, которую древние благоговейно приписывали Манам? Бывают ли мертвецы, покровительствующие, снисходительные к нашим слабостям? А мертвецы разгневанные, мстительные, не дающие нам уже никогда насладиться счастьем?