Ступай! Твоя столь дивна речь,
Что грех тебе в могилу лечь,
Тебя спасло мое изгнанье;
Пускай угаснуть мой черед,
Но ты живи, мое созданье,
Когда родитель твой умрет.
Ты мне поможешь жить потом,
Как я тебе моим трудом,
Ты млеко дашь отцу однажды, —
Так старца-римлянина дочь
Спасла от голода и жажды[26] —
Приди же узнику помочь.
Будь храброй в бедности, смелей
Входи в палаты королей
В одежде нищей с полным правом,
Входи без страха и стыда;
Не уронить плащом дырявым
Души и чести никогда.
Входи, не дрогнув, как посмел
Войти дунайский земледел
В собранье римского сената[27];
Священный преступив порог,
Сей неотесанный когда-то
Дал грубой истины урок.
Коль спросят, почему тобой
Нигде отец не назван твой[28],
Ответь: «Я сирота, и кроток
Мой робкий нрав». Добавь при том:
«На Божий свет рождать сироток
Привычно истине тайком».
Твой не украшен переплет,
Обрез без всяких позолот,
Сокровища внутри таятся,
Пусть будут праведникам впрок,
А палача и святотатца
Пусть бросит в дрожь от этих строк.
Одни, раскрыв тебя, мой труд,
Споют с тобою и вздохнут,
Другие сдвинут брови хмуро,
Поморщатся от слов твоих
И молвят: «Лучше гарнитура
И переплет, чем этот стих».
Дитя, но как предстанешь ты
В уборе бедном чистоты?
Немногим будешь ты по нраву,
А сотни закричат: «В костер!»
Но цель твоя добру во славу
Не ждать похвал, презреть укор.
Тот, кто от страха лезет вспять,
Тотчас тебя начнет ругать,
Как принято среди отребья,
Невежд и немощных тупиц.
Счастливица! Нет лучше жребья —
Узреть шеренги вражьих лиц.
Имел я встарь еще дитя,
Сей худший отпрыск жил шутя,
Стрелял медведей и оленей,
Красивей был, зато глупей,
И старшинство без сожалений
Я долей делаю твоей.
Порочен первый отпрыск был[29],
И посему стал многим мил.
На ум не раз мне приходило
Сие творенье бросить в печь,
Но вряд ли пламя бы светило,
Оно могло бы только жечь.
Сто раз хотел свершить я суд,
Предать огню мой ранний труд,
Плод безрассудства уничтожить,
Плод шутовства сгубить совсем,
Он душу часто стал корежить,
Поскольку был приятен всем.
Что стоит мне для чуждых глаз
Затеять чад моих показ,
Пусть рожи их страшнее ада?
Друзья, простите мне сей грех,
Для матерей пригожи чада
И для кормилиц лучше всех.
К сим отпрыскам хотел бы я
Быть строже, чем любой судья.
Один был праведен однако
И проходил стезей благой.
В моем безумье среди мрака
Забвенья погребен другой.
Пусть, хмурясь, некий патриот
Меня, скитальца, упрекнет,
Что бросить я посмел в отчизне
Погибших лет моих следы,
Они росли цветами жизни,
И вот вам зрелые плоды.
Теперь, когда я повстречал
Последней гавани причал[30],
Как будто прибыл на чужбину,
Я горестно слагаю стих
И сожалею, что покину
Сей грешный мир услад земных.
В былом лишь ложной славы лик
Меня прельщал, и что ни миг
Была душа надеждам рада,
Днесь без надежды, без тревог
Живу, и ничего не надо:
Пусть только будет сон глубок.
Поскольку слава не взойдет
Перед толпой на эшафот
В убежище моей свободы,
Отчаянье не посетит
Уединенной кельи своды,
И гром побед не прогремит.
Но там, где попусту, увы,
Побед вздымаются главы,
Где встал порок стопой железной,
Там страх нашел себе приют,
Там над погибельною бездной
Вершины грозные встают.
Прославлен ты, Ангронский дол[31],
Где стан гонимых кров обрел,
Где вольные Христовы чада,
Отринувшие грязь земли,
Разя пращею силы ада,
Дом истины уберегли.
Она убежище нашла
Там, где укрыла щель скала,
Подобье арки триумфальной;
Там дочь небес любезных чад
В пещере спрятала печальной
Под кровом каменных громад.
Так я стараюсь в свой черед
Найти в глуши укромный грот,
Придти к желанному гнездовью,
Где светоч истины зажжен,
Где дух мой яростный с любовью
Хотел бы встретить вечный сон.
вернуться
Имеется в виду легенда, рассказанная римским историком Валерием Максимом («Памятные деяния и речения», V, 1). В легенде говорится о молодой женщине по имени Перо, которая спасла от голодной смерти своего отца Симона, брошенного в тюрьму, кормя его своей грудью. В комментарии французского издания, очевидно, ошибочно говорится не об отце, сидящем в темнице, а о матери. Судя по именам героев, скорее всего греческим, они не были римлянами.
вернуться
Легенда о дунайском крестьянине, рассказанная испанцем Антонио де Гевара в его книге «Часы принцев», позднее была использована Лафонтеном, который написал об этом басню.
вернуться
Первое издание «Трагических поэм» вышло в свет анонимно.
вернуться
Своим первым отпрыском д'Обинье называет книгу «Весна», сборник юношеских любовных стихотворений, посвященных Диане де Сальвиати, от издания которых он отказался.
вернуться
В конце своей жизни Агриппа д'Обинье купил имение в Майезэ неподалеку от Женевы и вел там затворническую жизнь.
вернуться
См. комментарии к разделу «К читателям», п. 2.