Лик скорбной Франции изобразить мне надо:
В объятьях матери свирепо бьются чада,
Сильнейший силится схватить вторую грудь,
А брата-близнеца больней ногой лягнуть,
Ногтями изодрать, и вот рука пострела
Чужою долею бесстыдно овладела,
Сей тать бессовестный, неправедный Исав[53],
Все млеко высосал, у брата отобрав,
Он жизнь у ближнего отнимет, этот скаред,
Своей не пощадит, но крохи не подарит.
Иаков, брат его, измученный постом,
Смирял в своей душе обиду, но потом
Восстал, чтоб дать отпор тому, кто незаконно
Присвоить пожелал земли родимой лоно.
Ни возглас жалобный, ни горький плач, ни стон
Не успокоит пыл враждующих сторон,
Их злоба возросла, их жар не гаснет ярый,
Бой все неистовей и все сильней удары,
Сих братьев грозен спор и столь слепа их прыть,
Что каждый тянется другого ослепить.
Мать безутешная, в слезах к сынам взывая,
Взирает, слабая, увы, полуживая,
На окровавленных своих бесчинных чад,
Которые сразить друг друга норовят.
Прижав к себе того, кто жертвой стал в раздоре,
Мать сердобольная, сама себе на горе,
Дала ему покров, но тот, в ком больше сил,
Сие убежище святое осквернил.
Теперь в ее груди и молока не стало,
Смертельно хворая чуть слышно простонала:
«Сыны, предавшие свою родную мать,
Вы кровью грудь мою посмели запятнать,
Питайте ж злобой дух, стремитесь вновь к раздору.
Пусты мои сосцы, кормить вас кровью впору».
Когда передо мной встают картины зла,
Дела постыдные, кровавые тела,
Когда готовится трагическое действо,
Где кто-то ищет смерть, где всякие злодейства,
Тогда является еще моим глазам
Кичливый исполин, грозящий небесам,
Он знает, сей храбрец, сей баловень двуликий,
Что супротив него не соберут улики,
Что смелых не найти, что никому вокруг
Не сладить с хваткою его огромных рук,
Тогда в нем жар крови вступает с флегмой в схватку,
Желчь с меланхолией, и этим к беспорядку
Приводит кровоток. Всегда готов народ
Свалить закон владык, низвергнуть власть господ;
От меланхолии громада ослабела,
От хворей всяческих дряхлеет это тело,
Водянкой вздутое; добро, что сей колосс,
Который в ярости обиды ближним нес,
Столь слаб, сколь и велик, и то лишь брюхом грузным,
Способным все вокруг вместить, а после гузном
Исторгнуть, выпростать, а значит, сей урод
В сраженье свежих сил к пределам не пошлет:
Усохший мозг в костях, как соки в корневище,
Иссяк и голове не даст, как должно, пищи,
И переваренный утробой сок таков,
Что в мозг возносит яд испорченных грибов.
Сей мерзкий исполин, сей зверь, рожденный скверной,
С головкой крохотной на туше непомерной
Не в силах защитить и напитать свой тук
При помощи таких иссохших, вялых рук,
И ноги хилые — ничтожная подстава,
И надо сеять ложь налево и направо.
Судейский и торгаш, вершители судеб,
Вы голод множите, вы отобрали хлеб
У бедных пахарей, чьи слезы злак взрастили,
Увечных ратников вы по миру пустили,
Вы чрево Франции, столь мощны, сколь пусты,
Томленье духа в вас и ветер суеты,
Умерьте вашу прыть, трагедия пред вами,
Но вы не зрители, вы на подмостках сами.
Погибель корабля увидите с земли:
Бессильные помочь взывающим вдали,
Вы будете глядеть, как судно тонет в море,
И к небу обратясь с отчаяньем во взоре,
Свое бессилие оплакивать навзрыд,
Но если вам самим на корабле грозит
Бушующая хлябь и ярость урагана,
Вы сами сгинете в глубинах океана.
Французский край — корабль, которому всегда
Опасны зубья скал и ветер, и вода,
К тому же два врага на нем готовы к бою,
Взял этот силой нос, тот завладел кормою,
Друг другу смерть несут, меча огонь и гром,
Обороняются то пулей, то ядром,
От злобы пьяные, взывающие к мести,
Хотят пустить на дно корабль с собою вместе.
Здесь выигравших нет, здесь гибель двух сторон,
Сразивший недруга и сам несет урон,
Встречает смерть вторым, поскольку лечь обоим,
Подобно Кадмовым, рожденным пашней воям[54].
Французы именем, вандалы по делам,
Закон ваш воспитал владык, подобных вам,
Сердцами немощных, зато жестоких в силе,
Сии бунтовщики и сами бунт вкусили,
Казнит их Божий гнев, а их руками нас,
Он смертных в палачи дает нам всякий раз.
Отцы-радетели, народов государи,
Волков кровавых род, приставленных к отаре,
Бич Божий, гнев небес, живых извечный страх,
Наследники людей, погибших на кострах,
А также от меча, растлители невинных,
Влекущие в постель супруг дворян старинных,
Безвинно изгнанных, лишенных благ и прав,
Таких преследуют, богатства их прибрав,
Чтоб алчность ублажить, а также вящей грязью
Насытить низкий дух, стремясь к разнообразью.
Седые богачи трясутся над мошной,
Мужья опальные спешат во тьме ночной
Тайком свершить побег и жен подальше прячут,
Убийцы платные за ними следом скачут.
Стал волком человек среди людей-овец:
Там сына придушил во время сна отец,
Тут сын готовит гроб отцу, как супостату,
Братоубийцей стал наследующий брату.
Дабы убить верней варганят новый яд
И среди бела дня прирезать норовят,
Распутство и разгул, и тайная расправа,
И казнь публичная прикрыты званьем права.
Вооруженный сброд имеет всюду власть
И наши города бесстыдно грабит всласть,
Встарь бургиньонский крест и королевский тоже
Отцов бросали в дрожь, а материнской дрожи
Немало малыши всосали с молоком
Под барабанный бой, под постоянный гром
В срединных городах и в приграничной дали,
Где рати пришлые биваки разбивали:
Селенья — крепости, в осаде каждый двор
И всякий человек, готовый дать отпор.
Бывало, оробев, почтенный смотрит житель,
Как дочь или жену берет силком грабитель,
И все в руках того, кто, днесь творя разбой,
Вчера еще ходил с протянутой рукой.
Судью влекут казнить и правит суд неправый
С большой дороги тать и душегуб кровавый;
Бесправье здесь закон, как в царстве Сатаны;
Отцов согбенных бьют беспутные сыны;
Кто мирною порой, страшась властей и кары,
Тайком разбойничал, теперь во все фанфары
О подвигах своих на торжищах трубит,
Добычей хвастаясь, дабы найти ей сбыт,
Подобных извергов колесовать бы надо,
А им присуждена не плаха, а награда.
Тех, кто не стал вникать в усобицы вельмож,
Бессонной полночью трясет на ложе дрожь,
Когда на улицах все ближе бой, и в страхе
Они пытаются спастись в одной рубахе.
Вольготней воину, он знает, что почем,
И вправе продавать добытое мечом.
Испанцы выкупы старались взять поболе
За тех, кого живьем на бранном брали поле,
Таких обычаев у нас, французов, нет,
И знатным выкупом здесь не спастись от бед.
Вам, горожане, рай за крепостной стеною,
Куете вы мечи, тайком готовясь к бою,
Посменно спите вы, и ваш тревожный сон
Схож с лихорадкою и сладости лишен;
А вам совсем беда, селяне-земледелы,
Весь день вы льете пот и век свой гнетесь целый,
Чтоб жалкий ужин съесть, чтоб за свои труды
Обиду заслужить и бегство от беды.
Столетний сельский дед, чей волос, словно иней,
За плугом следуя, заметил на равнине
Дозорных конников, обидчиков отряд,
Чьи пальцы выдернуть со злостью норовят
Седины честные: сих сеятелей глада
При виде сел пустых слепая жжет досада.
Неужто не поймут, что вот пятнадцать лет,
Как жители из сел бегут в леса от бед[55]?
Гонимые найдут убежище в чащобе,
Во глубине земли, в ее родной утробе,
Бегущим от людей даруют дебри кров
В медвежьих логовах, в жилищах кабанов,
А скольким смерть сама как милость даровала
Удавку или яд, кинжал иль глубь провала.
вернуться
53
Исав — один из сыновей библейского патриарха Исаака и его жены Ревекки, брат-близнец Иакова, продавший ему право первородства за чечевичную похлебку (Быт. 25: 26). Кальвинисты считали Иакова образцом для протестантов, полагая его преимущество не в старшинстве, а в выборе веры.
вернуться
54
Речь идет о воинах, выросших из зубов дракона, посеянных греческим героем Кадмом, который и убил этого дракона. Эти воины, называемые спартами, что значит по-гречески «посеянные», стали уничтожать друг друга, а немногие уцелевшие из них помогли Кадму построить Фивы. Этот мотив повторяется в поэме «Мечи» (ст. 375—380).
вернуться
55
С начала религиозных войн (1577 г.) до времени написания этих строк прошло пятнадцать лет.