Когда своих детей, как пишут, съел Фиест[60],
Лик солнца почернел, померкло все окрест.
Что дальше следует? Здесь мы дошли до места,
Где трапеза страшней, чем пиршество Фиеста.
Какую пищу ест, прекрасно знает мать,
В то время, как Фиест не мог такое знать.
Кому достанет сил глядеть на яство зверя
И детский перст узреть, глазам своим не веря?
А каково смотреть в зрачки, где меркнет свет,
Где выгорело все, ни чувств, ни боли нет,
На шее ощутить ладонь родного чада,
И вдруг понять, что снедь не утоляет глада?
Знакомые черты мерцают пред тобой,
Как будто видится в зерцале образ твой,
Твой отраженный лик, чье сходство столь наглядно,
Что проникает вглубь и совесть жжет нещадно.
Терзают когти все: телам дарует глад
Какую-то еду, а разум душам — яд.
Светило спряталось за дымные тканины,
Как лик закрыл герой Тимантовой картины[61].
Когда-то короли, воистину отцы
И дети Франции, во все ее концы
С триумфом ездили, и пышно их встречали
В различных городах, забыв свои печали,
И ведали — за что, и чтили от души,
И славу королю кричали малыши.
Из кожи лезли вон и грады все, и замки,
Чтоб напитать владык: так обнажают мамки
Грудь изобильную, являя напоказ
Источник млечный свой, свой кормовой запас.
Коль с виду грудь пышна, пускай посмотрят люди,
Потрогать можно дать, а можно стиснуть груди
И в шутку сосунка обрызгать молоком:
Так и виновникам победы над врагом
Несут свои дары ликующие грады,
Все закрома свои открыть герою рады
И небесам явить, сколь свято чтим король,
Что встретил он любовь и млеко, хлеб и соль.
А наши деспоты, те из иного теста,
Куда бы ни пришли — вокруг пустое место,
Властитель входит в град, и сразу перед ним
Весь мир гори огнем, как пред Нероном Рим[62].
Когда он правит пир в поверженной твердыне,
Она лежит, как труп, и грудь ее отныне
Не брызжет молоком, а может источать
Лишь кровь отверстых ран и молча отвечать,
Как убиенные в суде, где то и дело
Убийц опознает безжизненное тело,
Оно, бескровное, исходит кровью вновь
Перед лицом того, кто пролил эту кровь[63].
О Генрих, мой король, готовый в битве сгинуть,
Собою жертвуя, чтоб тиранию скинуть,
Надежа истинных достойных королей,
Когда с Наваррою срастишь ты герб лилей[64],
Почаще вспоминай, как Франция страдала,
Ты сам ее спасал и видел сам немало,
Почаще вспоминай, что много в мире есть
Жестоких неучей, на трон готовых сесть.
Се волки лютые. Известно: волку надо
Овчарней завладеть и все прикончить стадо,
Он вылакает кровь, а после в свой предел
Уйдет, оставив нам отару мертвых тел.
Селенья мертвые оставил всюду ворог,
Ушел, похитив жизнь у тех, кто был нам дорог.
Страна разрушена, мечом рассечена,
Обрубки высохнут и высохнет она.
Такой вот, Франция, подверглась ты напасти,
И саван шьют тебе, и рвут тебя на части,
И все слабей твой пульс и взгляд тускнеет твой,
И различает он лишь гроб перед собой.
Что видишь ты еще? С тобой на смертном ложе
Жизнь уходящая в ее последней дрожи,
Когда в гортани хрип, в сознанье чернота,
Когда, смочив перо, водой кропят уста.
И если с голоду волчихе ты подобна
И собственную длань зубами грызть способна,
Се близкой смерти знак: больным еда претит,
Зато перед концом ужасен аппетит.