Выбрать главу
Поскольку бешенство с горячкой охватило Ряд сопредельных стран, где тьма не наступила, Макиавеллиевой выучки умы У нас посеяли раздор страшней чумы, И знать французская, на их поддавшись козни, Вступила на стезю междоусобной розни, С отвагой у дворян и ярость возросла, И стал высокий род подобьем ремесла. Привычно меж собой вступать в бои дворянам, Властитель их долги оплатит чистоганом. Тут всякий вертопрах таскает в ножнах меч, Дабы кромсать других и свой живот пресечь. Боясь, что в дни без войн дворянство от приплоду Умножится в числе и, возжелав свободу, Тиранов сокрушит, и что оно само При всем невежестве смахнет свое ярмо, Наш Генрих Валуа как бы хулит дуэли, Но тягу к ним в сердцах готов разжечь на деле[91], Других он рад клеймить, зато мирволит он Придворной шатии и не блюдет закон, Смиряющий в сердцах излишнюю отвагу, Поставив сзади ад, а пред глазами шпагу.
Пишу, предчувствуя, что скоро новый бой, Где сердце и душа схлестнутся меж собой, Я, Богом призванный судить себя сверх меры, Лишенный совести, раскаянья и веры, Не вправе восславлять, глумясь, как лицедей, Ни желчи, ни обид, ни горечи своей. Читатель, я веду рассказ не славы ради, Описывать позор приходится в досаде, И сердце чувствует уколы в глубине, Оно противится и судит всё во мне: Издержки многие оно мне ставит в строку, Попранье совести, прощение пороку.
Великие мужи, герои давних дней, Когда мог кесарем однажды стать плебей, Его вассалом — царь, царем — судья лукавый, Наш край — провинцией, а мир — одной державой, Сената власть и честь блюли, и в свой черед Признали всадников, трибунов и народ, Почтили черный люд высокою ступенью, Когда отбил рабов, идущих в наступленье. Сиих полулюдей простолюдин и знать, Как лошадей, могли купить или продать, Средь них, отверженных, бывали встарь к тому же Свои сословия, но всех считались хуже Такие, кто, как скот, влекомый на убой, Жизнь отдавал свою пред яростной толпой. В дни пышных праздников и знатных погребений Такие шли на смерть и гибли на арене, Не изменясь в лице, тунику сбросив с плеч, Без дрожи всякий раз встречали грудью меч. Как те, кто в наши дни размахивает шпагой, Они таили страх за показной отвагой, Не корчась, не вопя, встречали смертный час И даже падали, как будто напоказ, К жестоким зрителям ничтожной жизни ради Сраженный не взывал ни разу о пощаде. Так сей презренный люд в прожорливую пасть Ввергался что ни день, чтоб тысячами пасть.
Такой вот злобою дышал сей сброд в угоду Охочему к страстям державному народу; Каким-то кесарям поздней на ум взбредет В цирк на побоище свободный гнать народ[92]; С рабами грубыми не раз делили ложе Иные из матрон: их привлекали рожи Отчаянных рубак, их мощные тела, Их низменная кровь, вот так иных влекла Порода карликов. Подобных шлюх, бывало, По праву власть суда в рабыни продавала. Писанья мудрые, суровый суд веков Бесчестьем заклеймят всевластных мясников, А позже власть сама осудит их сурово И низведет на дно поборников такого. Добро, что в давний век исчезло это зло, Чтоб добродетели позорить не могло.
Сегодня нам твердят: мол, ни к чему бравада, Мол, первому пронзать противника не надо, А также стяг нести на приступ, а потом Во вражью цитадель вторгаться сквозь пролом, Спасать плененный град, уже не ждущий чуда, Бесстрашно выбивать грабителей оттуда, Охрану выставив и лагерь укрепив, В осаде вражеский осаживать порыв, Не стоит, мол, вести с умом и сердцем схватку, В руке сжимая меч, в другой держа лопатку, Умело отступать и за собой вести Остатки воинства, — все это не в чести.
В теперешние дни сраженья шлюх и сводней И петушиный бой, и псов грызня угодней Лакеям и шутам, которые всегда Легко распознают, сколь храбры господа. Коль государь вам враг, он молвит только слово, И отдадите жизнь, чтобы убрать другого[93], Глядишь — и нет двоих, так фаворит любой, Ликуя и дрожа, становится слугой, Так всяк, носящий меч, безумной полон жажды В крови высочества омыть его однажды. Подобной жаждою охвачены теперь И отрок, и старик, и хворый стал, как зверь. Оружье им дают, и тут же чин по чину Варганят новое, чтоб тешить Либитину[94]: Тут с плеч рубаху рвут и кожу, и с плеча Железом рубят плоть, здесь дело палача. Вот поединка суть: сперва бездумно бросят Вам вызов, а потом без гнева смерть приносят, И тут вершат донос, а после тайный суд, В итоге — без суда творятся казни тут. Так мерзостный порок зовется делом чести, Так честным ремеслом зовут деянья бестий, Которые с врагом расправились в бою, Чем душу отвели, сорвали злость свою. Безумцы многие за приз турнирный рады Лечь навзничь под щитом без стона, без досады, Не дрогнув, встретить смерть, свои закончить дни К немалой выгоде алкающей родни. Ценою риска мы возжаждать славы вправе, Но этот риск ведет к бесславию — не к славе. Подобной доблести меж славных места нет, Вояк подобных род в глубинах древних лет Не Марсу подлежал, поскольку все, что дурно Считалось в веденье зловещего Сатурна[95].
вернуться

91

Король Генрих III поощрял поединки среди придворных. Об этом говорится в мемуарах Брантома.

вернуться

92

Римский император Нерон принуждал выступать на арене в гладиаторских боях юношей из патрицианских семей.

вернуться

93

Речь идет о существовавшем в те времена среди крупных вельмож обычае посылать на дуэль вместо себя своих слуг, если, по их мнению, противник был недостаточно родовит.

вернуться

94

Либитина — древнеримская богиня смерти и похорон.

вернуться

95

В древности богу Сатурну приносились человеческие жертвы, на смену им пришли гладиаторские бои.