Тот из язычников, кто некий смысл постиг,
Такие почитал достоинства владык:
Коль прочно царствие и места нет разброду,
Властитель признает владычицей природу,
Болеет за людей, почтителен к богам,
С умом хозяйствует, готов трудиться сам,
Отважен в грозный час, а в мирный осторожен,
В своем совете трезв, а в слове непреложен,
Такому мерзок льстец, но дорог старый друг,
Такой, хоть бережлив, но одаряет слуг,
Отец всем подданным, отверженным опора,
Враг ненавистникам, виновникам раздора,
Простой и ласковый к своим, он супротив
Того, кто зло несет, а к прочим справедлив,
Внушая гордым страх, надежду всем несчастным,
Бывает лик его то светлым, то ненастным,
Чтоб всяк, чей дух высок и преисполнен сил,
Без принуждения помазанника чтил;
Руками чистыми был славен вождь примерный,
И не было в его словах и сердце скверны,
Рассудок мерой был желаний и утех
И отвращал глаза от искушений всех;
Правитель — праведным должник, гроза лукавым —
Был милосерд в правах, а в милосердье правым.
Так на земной стезе иной властитель мог
Стать равным божествам, как некий полубог.
Так было, но слышны поныне речи эти
О злом правителе, о правильном совете,
У нас нет выбора, уж был бы хоть один
Неправедный совет и добрый властелин!
Порушить Францию совет наш хочет ныне,
Испанцы в нем сидят, французов нет в помине,
Здесь продан нищий люд, растоптаны права,
Унижен сирота, ограблена вдова,
Здесь правит женский ум, завистливый и властный,
Чья прихоть, как закон, для клики сей согласной.
Вероотступник-поп, лукавый лицедей,
Пред всеми кается, смиренный, как лакей,
Другой, нахлебником живя при злобной бабе,
Ей душу запродал, сгибает дух свой рабий,
А третий дивное творит для двух сторон:
Бурбона предал он, и Гиз понес урон.
Пройдоха при дворе свои сбывает речи[133],
Бездушный душегуб[134] к жестокой кличет сече,
Хромой пришелец[135] здесь урвал немалый кус,
И душу променял на злато лжефранцуз,
Иной, чтоб торговать вольготнее пороком,
Сулит нам правый суд, да все выходит боком,
Купить злокозненных стремятся короли,
Такие их оплот, опора, соль земли;
Такими способы готовятся нехудо,
Чтоб кровь добыть и мозг истерзанного люда,
Добро ему сулят, но он опять надут,
Французам ходу нет, тосканцы все берут.
Но эти хитрости приводят грады к смуте,
Войну гражданскую грозят раздуть по сути,
Король, которому оградой служит трон,
Однако вынужден народу дать закон.
Затем и действует в комедии дурацкой
Осел Италии[136], сей соловей аркадский[137],
Злодей безграмотный, способный делать вид,
Что слеп, а также глух, что в стороне стоит.
Вы зрите посему, как чрез рубеж державы
Текут сокровища и силы для расправы
С народом плачущим, чья опустела выть.
Вольно тебе, француз, грабителей кормить,
Ты муку чувствуешь, но дух твой все мытарства
Согласен претерпеть и не искать лекарства.
В совете короля — лесной разбойный сброд,
Там дебри, где тебя кинжал однажды ждет.
вернуться
Возможно, здесь подразумевается Ги дю Фор де Пибрак (1529— 1584), государственный советник и знаменитый оратор.
вернуться
По-видимому, речь идет об Альбере де Гонди (1522—1602), одном из виновников Варфоломеевской ночи, вдохновителе убийства адмирала Колиньи.
вернуться
Имеется в виду Лодовико Гонзаго (1540—1595), правитель Мантуи, в 1565 г. ставший герцогом Неверским. Во время второй религиозной войны был ранен в колено и остался хромым. Один из организаторов Варфоломеевской ночи.
вернуться
Ослом Италии автор именует Франсуа Бирага (в перечне имен собственных названного Рене Бирагом). Он был хранителем королевской печати, одним из пяти приближенных королевы-матери, обсуждавших с нею план Варфоломеевской ночи. Будучи итальянцем, он, видимо, звался по-итальянски Франческо (либо Ринальдо) Бираго.
вернуться
Аркадскими соловьями в древности называли ослов, которыми славилась греческая область Аркадия.