Рожденный в высях гор из чуждого яйца,
Орлиный выродок, сподобленный венца
Коварный пустосвят, презренный Генрих Третий,
Кого не королем — святошей кличут в свете,
Расставил ты силки, закон обходишь свой,
Голодным воронам расправиться с тобой
По воле Господа: так на охоте птичьей,
Коль сокол много раз не справился с добычей,
Сокольник бьет его вороной, а засим
И смерти предает, коль тот неисправим.
Толпе твоих попов, заполонивших грады,
Не утаить твои бесстыдные услады,
Но черные дела не могут сеять страх,
Коль не звучат они у черни на устах.
Мещане праздные, болтливые сороки,
Возносят до небес придворные пороки:
О мерзостях принцесс в народе ходит слух,
О блудодействе сих лакейских потаскух;
Так три сестры с двумя, один бордель содеяв,
Делили меж собой любовь своих лакеев,
Меняли жеребцов и выше всех утех
Ценили вольный блуд и даже свальный грех;
Одна, чей пыл унять французы не сумели,
К шотландцам по ночам старалась влезть в постели[174],
Палимая огнем, творила так не раз,
Огласки не боясь и посторонних глаз,
Порой она юнцов к себе влекла в покои,
И падали без сил потом сии герои.
Принцессы столь хитры, сколь похотью горят,
В квадратных шапочках[175] идут, сменив наряд,
В блудилища, чтоб там продаться подороже,
Отбить у девок хлеб, потом на брачном ложе
В придачу к запахам притона должен муж
Награду получить, не лучшую к тому ж.
Им надо все вкусить, худой молвой принцессу,
Увы, не напугать, позор придаст ей весу.
Среди придворных дев, услужливых вполне,
Способные молчать и ловкие в цене,
Умеющие скрыть от всех свой блуд и роды,
Неловких ждет позор и всякие невзгоды.
В дворцовых нужниках тьма нерожденных чад,
Которых в ложеснах сгубил аптечный яд.
Постигла способы у нас любая дева,
Как плод вытравливать из собственного чрева.
Краснею от стыда, и дрожь меня берет,
Когда толкует мне бесстыдный сумасброд,
Как в ночь из города везет рыдван закрытый
Марго премудрую в сопровожденье свиты,
Чтоб истребить дитя сией жены тайком[176]
И беспощадно так, что слышать о таком
Как истинный француз я не могу, и мнится,
Что это от врагов исходит небылица,
Дабы смущать народ, но ширится, увы,
Как смерти тленный дух, зловоние молвы.
Мне также ведомо, что чаще зло творимо
Под кровом темноты, в глухую ночь, незримо:
Так некто даму ждал, чтоб ею овладеть
В укромном уголке, да сам попался в сеть,
Уладить миром всё желает враг приличий
И, будучи ловцом, становится добычей.
Я слышал: наш король при громе стал дрожать[177],
Готов был спрятаться под землю, под кровать,
Лавровой веткою и колокольным звоном
Он изгонял свой грех и снадобьем зловонным
Из клизмы промывал нутро, глотал настой,
Его исправно Рим снабжал водой святой,
Слал свечи, ладанки, и государь покорно
Засовывал в свой зад от папских четок зерна.
Известно, ладанки — пустое для небес,
Как самый полный чин богопротивных месс,
Ни францисканскими одеждами монаха,
Ни крестным знаменьем не уничтожить страха.
Сии видения к признанию ведут:
Кровосмесительный или содомский блуд
Для нашего двора пустячные пороки.
Печалясь, я прерву трагические строки,
И пусть на пастбище останутся стада
Постыдных истин сих, гурты сего стыда.
Сперва пусть говорят седой песок прибрежий,
Гул океанских волн, а также ветер свежий,
Чей вздох очистил даль, пусть звезды говорят,
Которые для нас на небеси горят,
Сперва пусть говорят цвета поры весенней,
Листва густых лесов, цветы земных растений,
Миазмы черные, чьи грозные смерчи
Над нами занесли смертельные мечи.
Пусть веры слухам нет, мы знаем не по слухам
Мужей разряженных под стать бесстыжим шлюхам,
Причем с ужимками молоденьких девиц;
Столь нарумяненных, столь набеленных лиц,
Столь завитых кудрей, как у хлыщей придворных,
Мы встретим не всегда у девок подзаборных;
Стараются найти какой-то хитрый штрих,
Дабы с лица стереть остатки черт мужских,
Замазывают их, кладут густой румянец
На щеки дряблые соперники жеманниц.
При виде этого честной немеет люд,
Вздыхают старики и срамников клянут.
Презренны женские ремесла в мире этом,
Зато растет цена мужам переодетым.
Слыхал я: надобно помои лить с лихвой
В гробницы старые, тревожа их покой,
Чтоб зло воскресшее дало сердцам отравы,
Растлив, как писано, потомков наших нравы.
Грехов не породит познанья мудрый свет,
Как добродетелей, рожденных тьмою, нет,
Во тьме невежества, как в теплом перегное
Произрастут грехи, коль, усмотрев такое,
Не вырвет длань добра лжеистин вредный злак,
Дабы история не продолжалась так.
Во имя лучшего должны мы вскрыть заразу,
Пусть в нос ударит смрад и казнь предстанет глазу.
Святой из Африки[178] учил, что злых владык
Нельзя живописать, приукрашая лик,
Показывать не грех, сколь пропитались смрадом
Те, кто огонь и меч несет Господним чадам.
В пыланье сих страстей мой жар бессилен жечь,
Роняю я перо, моя немеет речь,
Мой дух в смятении, печально хмурю брови,
И обрывается рассказ на полуслове,
Бумагу увлажнит вот-вот моя слеза.
Коль обратите вы к моим строкам глаза,
Всех красок радугу пред вами я раскину,
Дабы узрели вы цветистую картину.