Тут лица новые. Для давних поколений
Все это мелкота, хоть прежних современней.
Как мало нынче тех, которые на суд
За право попранных в свидетели пойдут!
В Эльзасе, помнится, один судья когда-то
Мог в краже уличить того, кто ближе брата
Родного был судье. Сей новый Даниил
Однако ближнего сурово осудил.
Бургундский сюзерен свой долг у кредитора
Замыслил отсудить и вызвал крючкотвора,
Когда же совершил подлог служитель зла,
Его повесили, чтоб правда не всплыла.
Сей герцог странствовал и, едучи дорогой,
В селенье встретился с одной вдовой убогой.
«В гробу лежит мой муж, — воскликнула она, —
Соседи дали мне на саван полотна,
Нет в доме ни гроша, а наш кюре-хапуга
Бесплатно хоронить не пожелал супруга».
Попа приволокли, и грозный феодал
Велел такой свершить надгробный ритуал:
Скликать весь здешний клир, всех пастырей округи
(Пускай побегают, пускай дрожат в испуге!),
Чтоб на глазах святош связать к лицу лицом
Кюре с покойником, живого с мертвецом,
Плоть с плотью, и затем стараньями синклита
Предать сих двух земле и так, чтоб шито-крыто.
Где ныне Герцог тот, что в пору бед отнять
Посмел у чад земли Господню благодать?
Там за рогами гор, за Альпами по слухам
Есть люди крепкие еще умом и духом:
Зрим Сфорцу[245], сходного с мужами старины,
С ним рядом вольные Венеции сыны.
Вот Мельфи доблестный[246], сей князь из лучших лучший,
Такой алмаз найти в наш век не частый случай.
Он тронут был слезой поруганной вдовы,
Чьей честью муж купил спасенье головы,
И все же был казнен наместником-тираном,
Который честь попрал и взял свое обманом,
За что и покарал сурово эту мразь
Законам Божеским и чести верный князь[247].
Здесь мастер и пророк изобразил такое:
На строгом полотне выходит рать из боя,
Мы видим тех, чья кровь о мщенье вопиет,
Кого украсил мирт, кто в белое одет.
Воздеты длани их, их очи разглядели,
Как воздвигается в заоблачном пределе
Суда небесного победоносный трон,
Чисто-серебряный, в лучах со всех сторон.
По четырем углам там видится четыре
Животных с крыльями, досель незнамых в мире,
Их ноги, как столпы, мощны четверки рук,
А лики светятся, и все светло вокруг,
Четыре вида зрим у четырех обличий:
Вид человеческий, орлиный, львиный, бычий.
Сии животные страшат, разят в упор,
Бросая сноп огня, свой искрометный взор,
И, неподвижные, они во все пределы
Распространяют жар и мечут молний стрелы[248].
Когда-то повелел премудрый Соломон
Отлить двенадцать львов, украсить ими трон,
Чтоб всяк входящий в суд дрожал пред этой сворой;
Но трон Всевышнего попрал своей опорой
Сто ликов ангельских, сто львов, готовых враз
Отправить сотню стрел, заслышав Божий глас.
Толпа, о коей речь, ослеплена лучами,
На ощупь движется, но вновь перед очами,
Возвеселив сердца, горит святым огнем
Судейский Божий трон и Судия на нем;
Так шествует толпа, а вместе с нею пламя
Зарей недвижною плывет над головами,
И горьких жалоб рой к престолу устремлен
От имени земных шестнадцати племен.
Суду небесному служить готовы верой
И правдой молнии с горящей вкупе серой,
И ветры вольные, надежные гонцы,
Известье о суде несут во все концы,
И ангелов летят крылатые заставы,
Неправых судей скоп на суд сгоняя правый[249].
А в праведном ряду обвитых петлей зрим
Брикмо казненного, Каваня рядом с ним[250],
А вот Монтгомери[251] с копьем в могучей длани
И доблестный Монбрен[252], ведомый на закланье,
И множество других, кто в тяжбе против зла,
Погибнув, победил, чья сторона взяла.
Меж многих извергов мы видим Немезиду,
За ней влачится цепь, увесистая с виду,
На той цепи сенат, сидевший взаперти,
Теперь ему на суд под стражею идти.
Другой конец цепи влачит судейский причет,
Подмогу просит он и подопечных кличет.
О подопечных я? По вышней воле тать
Свободу пожелал у каторжан искать,
Хлеб у ограбленных, жизнь у лишенных жизни,
Честь у поруганных, чужих в своей отчизне.
Трех с петлями вкруг шей, трех мудрых видим тут:
Бриссон, Арше, Тардиф[253], степенные, идут,
Своих убийц в цепях на суд волочат правый:
Тут Пражена, Буше, а вот Ленсетр кровавый[254].
Вот пристав, вот судья, палач и духовник.
Ах, сколько ловкачей узрят в единый миг,
Что их монастыри превращены в притоны,
Что храм святой не храм — какой-то хлев зловонный,
Преступным сборищем предстал сенат седой,
Стал виселицей двор[255], а гордый Лувр тюрьмой.
вернуться
Речь, бесспорно, идет о самом прославленном представителе рода Сфорца Франческо-Алессандро (1401—1466), знаменитом кондотьере, который отнюдь не был безгрешен.
вернуться
Речь идет о полководце, маршале Франции при короле Франциске I, неаполитанце Джованни Караччолли, принце Мельфи (1470— 1550), который особо отличился в прованскую компанию, в Люксембурге и в Пьемонте.
вернуться
Имеется в виду весьма темная история о каком-то итальянском князьке, которого князь Мельфи покарал за подлость.
вернуться
Здесь автор соединил описания двух библейских видений: из Откровения св. Иоанна (Откр. 4:5—9) и из книги пророка Иезекииля (Иез. 1:4 и далее).
вернуться
Так автор рисует картину Страшного Суда.
вернуться
Франсуа де Бове, господин де Брикмо, приближенный принца Конде, и Арман де Кавань, советник тулузского парламента, после Варфоломеевской ночи были приговорены к смертной казни и повешены.
вернуться
Габриэль де Лорж, граф Монтгомери, смертельно ранил на турнире короля Генриха II, попав ему в глаз копьем. Спасаясь от мести королевы Екатерины Медичи, он примкнул к протестантам, был взят в плен при Домфроне (26 мая 1574 г.) и месяц спустя казнен на Гревской площади.
вернуться
Шарль де Пюи де Монбрен, вождь протестантов в Дофине, был казнен 12 августа 1575 г. в Гренобле.
вернуться
Президент парижского парламента Барнабе Бриссон, советник большой судебной палаты Клод л Арше и советник из Шатле Жан Тардиф дю Рю были повешены 15 ноября 1591 г.
вернуться
Здесь говорится о трех парижских католических священниках, особенно ревностных сторонников Лиги.
вернуться
Бриссон, уже упомянутый в комментарии 65, был повешен в одном из залов Шатле.