«Нас, братья, не склонил отречься глас суда,
А Брюн из Дофинэ[311], премудрый муж, когда
Услышал приговор, сказал, что рад могиле,
Что судьи вечно жить его приговорили.
«Держи свой дух в руках: тиранам дан пустяк,
Лишь время краткое да горстка бренных благ.
Хотя нас смерть страшит, однако по-другому,
Известно, что нас ждет, и рады мы такому.
Сие постигнувший блажен, и мне к лицу,
Веселье обретя, воздать хвалу Творцу.
«Коль хочешь Ты принять мой пепел, Боже правый,
Или судил мне стать убоиной кровавой,
Ты вправе выбирать; по зову Твоему
С великой радостью любую смерть приму».
Так отрок говорил, когда пришел дозорный,
Дабы вести его на суд в Часовне Черной[312].
Глядели горестно друзья в его глаза,
Светился в них огонь, а в их глазах слеза,
Стал ясен лик его, он улыбнулся братьям,
Во имя Господа приветил их объятьем
И, дух переведя, продолжил речь свою:
«Здесь на пороге тьмы пред вами я стою;
Не плачьте обо мне: хоть с виду смерть и яра,
Тем, кто ее сильней, она совсем не кара.
Страдание не зло, а лишь причина зла.
Я вижу: пробил час, и мне пора пришла
Все это высказать, а в бренной сей скудели
Найти достаток сил, дабы явить их в деле».
Вновь повелел ему сбираться строгий страж,
И к смерти двинулся вприпрыжку отрок наш.
Вдруг обернулся он и в этот миг единый
Узрел печальный взгляд, почтенные седины
Отца и дядюшки[313], прикованных к столбу,
Душой смятенною оплакал их судьбу.
Забрезжила печаль в бесстрашном детском взоре,
И возмутился дух, досель не знавший горя,
Кровь ощутила кровь и слезы, и восторг,
Когда седой отец вослед ему исторг
Спокойным голосом, отважно и сурово,
Свое весомое напутственное слово:
«С тобой иду на смерть, так тяжек мне твой плач,
Родной мой сын, моя надежда и палач,
Смерть бледнолицая и вся моя надсада
Не так мне сердце рвут, как ты, родное чадо.
Неужто мне жалеть, что я тебя взрастил?
Неужто смерть принять тебе не хватит сил?»
Промолвил сын в ответ: «За вас нутром болею,
Но смерть грядущую в боренье одолею,
Я не страшусь ее, поскольку с малых лет
Мой дух растили вы, душе дарили свет.
Спокоен разум мой, и только в сердце пламя,
Не дух мой, а любовь в смятении пред вами.
Вид вашей седины исторг ручьи из глаз,
Но дух мой, словно горн, и жар в нем не погас:
Огонь зажжет огни кончины нашей ради.
За белые сии главы отца и дяди
Я отдал бы свою, чтоб смертный мой венец
Попрал бы вашу смерть, о дядя и отец!»
Сказал второй старик: «Твой пыл, о смерть, излишний,
Слаба ты против тех, кого хранит Всевышний!
Дитя мое, не плачь, нам смерть не суждена,
Не сожалей о нас, ведь наша седина
И длани старые в безжалостных оковах
Залог посмертных благ, конца времен суровых.
Ни знатный, ни богач не вознесен, как тот,
Кто славит Господа, взойдя на эшафот».