«Нас ожидает смерть, — ответствовало чадо, —
Изменчив человек, ему скитаться надо,
Менять всю жизнь жилье, но если срок пришел
На горний Божий мир сменить свой смрадный дол,
Стенают смертные». Так в горький час печали
Юнец и старики друг друга утешали.
Но вот пред нами причт схоластов и святош,
Все ближе хмурый скоп сих нечестивых рож,
Им нужно доводы безгрешных опровергнуть,
Себя готовых в огнь во имя веры ввергнуть.
Но дух премудрого дитяти, сбросив страх,
Взмыл над невежеством на огненных крылах,
Презрел ученые слова и ухищренья,
Ни слова не сказал, не испросил прощенья.
Смерть не звала того, чьи думы высоки,
Узреть ее лицо. Сомненьям вопреки,
Смышленый и живой, умом и силой жара
Он озадачил суд. А два Елеазара[314]
В конце баталии пред отпрыском своим
Склонили головы седые, а засим
Юдоль покинули, расстались с этим светом,
А отрок вслед им шел и напевал при этом.
Сердца, чья смерть ведет к иному бытию,
Бессмертию других даруйте жизнь свою!
Гастин, учитель твой Берольд[315], сей кладезь знаний,
Еще успел узреть плоды своих стараний,
И, однокашник твой, пишу я в этот миг,
Что на пути в огонь с тобой Господень лик.
Блажен, кто, со своим убийцей стоя рядом,
Заблудшим душам свет несет одним лишь взглядом,
Господни милости являет и к тому ж
Своею гибелью на стогне столько душ
Способен полонить. Такая смерть во многом
Святого жития является итогом.
Куда тяжеле казнь для тех, кого в ночи
Вдали от глаз людских терзают палачи:
Тут не в тщеславье суть, совсем не в нем отрада,
Сияет Бог во тьме, сие и есть награда.
Но благо, если ты в свой смертный час Творцу
Вернешь хотя б одну заблудшую овцу.
Душа блаженная, ты не забыта мною,
Я извлеку тебя из тьмы, твой лик открою,
И путь неведомый твоих сокрытых мук
В писании моем глазам предстанет вдруг.
Я образ девочки из тьмы могильной выну.
Не надо имени, поскольку в домовину
Не лег ее отец, живет в чужом краю
И может, прочитав историю сию,
Узнать о гибели возлюбленного чада.
Когда-то в ночь резни он выволок из ада
Дрожащую жену, с трудом смиряя страх,
И вынес одного младенца на руках.
Две старших девочки, доверясь узам крови,
Пришли под кров родни, молили о покрове,
Пришли в объятья тех, чья жалость и любовь
Должны бы жечь сердца, воспламеняя кровь,
Но эти изверги то лаской, то обманом,
Затем угрозами тащили к истуканам
Сих верных Господу; слепой палач потом,
Изверившись в словах, хлестал детей прутом;
Но тридцать дней вотще их истязали звери,
Бедняжки юные не изменили вере
И в ночь, презрев надзор, тянули пятерни
Израненные ввысь, и снова злость родни
Их нежные тела терзала с прежним пылом,
Хоть одолеть детей ей было не по силам.
И как-то в поздний час, в одну глухую ночь,
Избитых до смерти, их вытолкали прочь,
Без чувства младшая свалилась на пороге,
Так тряс ее озноб, что подкосились ноги,
Другая в ужасе бежала... Где возьмем
Слова, чтоб изложить все это день за днем?
Однако рассвело, и вскоре на панели
Лежащее дитя прохожие узрели,
Решили: забрела из дальней стороны, —
Так были бедами черты искажены.
В больницу принесли бесчувственное тело.
Несчастная придти в сознанье не успела,
Как вдруг воскликнула: «Всесильный Боже мой!
Дай силу мне в беде и веры жар удвой,
От злобных душ к Тебе Твои стремятся дети,
Не оставляй меня в годины злые эти».
Людей насторожил подобный странный бред:
Не могут демоны ребенку в девять лет,
Малютке, сосунку, внушить такое слово,
Каким не совестно восславить Всеблагого.
Слова подобные лишь волею Христа
Тишайшей из овец влагаются в уста.
Шли дни, и месяцы промчались друг за другом,
И девочка была оставлена недугом,
И гибель отвела свой беспощадный дрот
От плоти немощной, где сильный дух живет.
Но злоба вспыхнула в сердцах немилосердных
Сестер лечебницы, служанок зла усердных,
Они взялись за то, в чем смерть была слаба,
Призвали клириков, пустили в ход слова,
Дабы сие дитя прельстить своею скверной,
Сломить угрозами и лаской лицемерной.
Но все усилья их ребенок стойко снес,
И душу оградил молитвой от угроз,
Мученье каждое своей дышало злобой,
Он каждое встречал молитвою особой.
Потом страдалице давать не стали хлеб:
И так, мол, чуть жива, а голод столь свиреп,
Что несмышленую к смирению принудит:
Коль станет помирать, упрямиться не будет,
Коль глад не страшен ей, так будет смерть страшна,
Три дня помучится — в себя придти должна.
Тем часом не дитя — сама душа святая —
То речи дивные, то стоны исторгая,
Любую душу бы в те дни пронять могло,
Но для орудий зла сие, увы, мало.
Мертвели детские израненные длани,
Хотя порою кровь алела в свежей ране,
И руку левую поток сей оросил,
Однако девочка, собрав остаток сил,
Ее воздела ввысь и в это же мгновенье
Со стоном вознесла последнее моленье:
«Дай руку, Господи, и помоги пройти
Последние шаги тяжелого пути
До окончанья бед, чтоб время наступило,
И на груди Твоей мой дух я испустила,
Чтоб умерла в Тебе, как до сих пор жила,
Чтоб душу принял Ты, как зло берет тела».
Ей говорить не в мочь, и шепотом невнятно
Мать и сестру зовет, в тумане видит пятна
Чужих злорадных лиц, от них отводит взгляд
К высоким небесам и зрит небесный сад,
Потом чуть слышен вздох, и вмиг душа живая
Надежды видит свет, свободно ввысь взмывая.
К младенческой руке Господь свою простер,
Целует гаснущий, уже туманный взор
И губы и, склонясь печально у кровати,
В свою вбирает грудь последний вздох дитяти,
Перстами ласково ему смыкает рот,
Вознесший ввысь мольбу, и тихо слезы льет,
Затем дарит слова любви, слова надежды,
Вновь простирает длань и закрывает вежды.
Струится с неба дождь, и стон стоит вокруг,
Стихиям тягостно от сих ужасных мук.
вернуться
314
Автор уподобляет мужество Никола Кроке и Филиппа де Гастина мужеству Елеазара, брата Иуды Маккавея, вместе с братом поднявшего восстание против сирийского владычества. В одном бою Елеазар сразил царского слона и сам погиб, раздавленный упавшим животным.
вернуться
315
Матье Бруар, прозванный Берольдом, был наставником Агриппы д'Обинье. Он преподавал в Орлеане, а затем в Женеве.