Пред нами новый лик: свидетель неба сей
Был предан злобе толп — не в руки палачей,
Увидев, что ему утонченную кару
Готовят, молвил он: «Периллу[319] бы под пару
Найти вам мастера по части страшных кар,
Тем самым мне смягчить Предвечного удар.
Смерть не страшит меня, душа, взыскуя Града,
Любому жребию в уничиженье рада».
В оковах на осле по стогнам ехал он,
Вокруг шесть факелов, чтоб жечь со всех сторон,
Уста ему огонь спалил, но при ожоге
Страдалец извергу промолвил: «О убогий!
Где ум твой? У кого ты взять такое мог,
Что гласу наших душ не внемлет в небе Бог?»
Ланиты жжет огонь двух факелов, и что же? —
Промолвил мученик: «Прости безумных, Боже!»
Огонь лицо спалил, глаза проткнул металл,
Чтоб лик чудовищный лишь ужас вызывал,
Так люди мыслили, но небеса доныне
Не видели такой на лицах благостыни,
Не открывал еще столь радостно Господь
Свой парадиз тому, чей дух покинул плоть.
Вот знаменье сего: Всевышний счел, что вправе
Отважный ученик почить в Христовой славе,
Что он, как сам Христос столетия назад,
Достоин на осле в Небесный въехать Град.
С небес струился дождь на пепел, как на зерна,
Хоть Рим на площадях топтал ростки упорно.
Свидетель сей в тюрьме три года отсидел
И вышел стариком, как лунь, явился бел,
Брада была до чресл, и утопали длани
В потоке, пенистом, как волны в океане.
Из мрака лебедь сей на белый вышел свет,
Чтоб страх вошел в сердца, которым горя нет,
Вблизи узрел он жизнь, чьи муки горше казни,
И рвение к нему пришло взамен боязни.
Ученый духовник, присутствовавший там,
В таком же пламени исчезнет завтра сам,
Придя напутствовать колодника седого,
Он кротко от него благое принял слово
И смелой речи внял, и новый смысл постиг,
Так стал учеником тюремный духовник,
Который меж скорбей, — уж где тут быть богату? —
В день получал экю, столь нищенскую плату,
Что тратил су на хлеб, покуда сей аббат
Стараньем узника не сделался богат.
Народ не без ушей, прекрасно слышат люди,
Хоть немы их уста. Порой в Господнем чуде
Имеет место смерть, взаправдашняя боль,
Свобода здесь порой свою играет роль.
С такой наукою освоился моментом
Сей тощий капуцин, который пред Климентом[320],
Пред папой, коего Антихристом зовут,
Изустно изложил все, что мы пишем тут.
В стенах монастыря, в нечистой жизни клира
Укрытье он искал от суетного мира,
Но ямы выгребной он встретил гнусный смрад
И в граде адовом он сорок дней подряд
О чистой истине вещал высоким словом,
Хотя наряд лжеца[321] служил ему покровом.
Один судебный чин[322], над ним вершивший суд,
Потом сбежал в Париж и нам поведал тут
О славной смерти тех, кто жизнь обрел при этом,
О чести англичан наперекор наветам,
Особо чтил того, чей дух вещал, когда,
Казалось, плоть уже исчезла без следа,
Сгорел сей дом души, остался полог шаткий,
Подобный воинской матерчатой палатке.
Как устрашит огонь спаленные тела?
О сколько сих огней зажгли исчадья зла!
А эти воины, идти в сраженье коим,
Спешат предать огню свои шатры пред боем.
Для Церкви миновал весны и лета срок,
Но почки и ростки собрать хочу я впрок,
Чтоб вы, цветы, потом цвели и пили влагу,
Пускай вы поздние, и это нам ко благу;
Вам, простодушные, не истлевать, а впредь
Средь сада горнего благоухать и рдеть.
У розы осенью цветенье из цветений,
И Церковь радует своей порой осенней,
Огнями отпылал собачий летний зной[323],
Несет нам Скорпион прохладу и покой,
Но ласковый борей, столь яростный на деле,
Сердца не остудил в холодные недели.
Пылая злобой, львы в ту пору шли на лов,
А вавилонский царь[324], властитель этих львов,
Бернара Палисси седого в огнь отправил,
Твердя, что принужден, что против всяких правил
Старик упорствует, а тот ему в ответ:
«Я не из робких, сир, не мне на склоне лет
Печалиться о том, что близок я кончине,
Страшиться гибели, когда король мой ныне
Сказал: — Я принужден, — да при таких словах
Я, дряхлый, в смертный бой пойду, отринув страх,
Но вам и этим всем, кто навязал вам волю,
Страшить и принуждать меня я не позволю,
Умру, как надобно». Вот так сменилась роль:
Гончар стал королем, а гончаром король.
Но королевский дух был в сих речах едва ли
По нраву Генриху. До той поры бросали
Лишь знать в Бастилию, из граждан одному
Бернару дал король почетную тюрьму.
вернуться
319
Перилл — уже упомянутый выше создатель медного быка, в котором тиран Фаларид сжигал своих врагов (см. «Беды», комментарии 29 и 36).
вернуться
323
Собачьим зноем автор называет время самых жарких летних дней с 1 июля по 15 августа, у римлян называемое каникула (отсюда — каникулы) по созвездию Большого Пса (по латыни — Canis).
вернуться
324
Под вавилонским царем автор подразумевает Генриха III, казнившего своего слугу Бернара Палисси.