Расколот небосвод, расколотый гремит,
Небесную чуму на Францию стремит.
В коловращении стихии, в круговерти
Смешалась с воздухом шальная бездна смерти,
Грохочет в барабан, в литавры бьет она,
Царил в пространстве мир, теперь идет война,
И сотни тысяч душ людских остервенело
В слепом безумии стремятся вон из тела.
В том смерче Сатана, уже смиряя пыл,
Над Сеной пролетел, на пенный брег ступил.
Едва на землю став, он выдумал такое:
Невиданный дворец, роскошные покои.
Он сочинил чертеж, когда была чума.
Руины он узрел, все оглядев дома:
Тут хватит кирпича. И Дух, живущий в змее,
Вполз в королеву-мать[328]; чтоб там царить вернее,
Внушил ей чудеса: фасад, колонны в ряд,
Круженье флюгеров и мрамор балюстрад,
И лестницы, и луч на куполе высоком,
Порталы пышные и позолоту окон.
А залы, комнаты, весь этот блеск внутри...
Ну, словом, это все назвали Тюильри[329].
Немедля дьявольские мысли овладели
Воображением греховным Иезавели[330],
Пороки прочие убила эта страсть,
Все, что помеха ей, должно тотчас пропасть,
Одна теперь мечта живет, одно виденье,
Что — кровь! Недорога. Дороже наслажденье.
Горящий алчный взор, любой доход любя,
Немало в Лувре жертв наметил для себя.
Жадна разбойница, а искуситель хитрый
Советы ей дает, покачивая митрой,
В личине пастыря, ее духовника,
Смущает он и в плен берет наверняка
Сердца и слух, и кровь, и разум высшей знати,
Уже он всюду вхож, в суде он и в сенате,
Он в тайный влез совет, а для иных интриг
Меняет образ свой на женский нежный лик,
Зане красавицы всегда легко прельщали.
А если надобно, уже он в сенешале:
Морщины, седина, походка нелегка,
Спина согбенная, в руке дрожит клюка,
Присловья сыплет бес, как должно старикашке,
Усвоил старческие прочие замашки.
То он по виду хлыщ, то он среди святош,
Обвязан четками, на схимника похож,
В какой-то рясе он, под капюшоном в стужу,
Но посинел, дрожит, ведь полступни наружу[331].
То в братстве он невежд, чья гордость темнота,
То властный он король, чья совесть нечиста,
То светоч знания, хранящий мудрость строго,
То в маске он двойной и лжет во имя Бога.
Он может стать судьей, дабы попрать закон,
Он станет золотом, чтоб взять скупца в полон.
На высшие места из римского синклита
Своих он ставит слуг и вводит их открыто
В соблазны многие, к тому же хитрый тать,
Втащив их на гору, сулит весь мир отдать[332].
Сеньора юного на торг Лукавый тащит:
Пусть Францию продаст и лишний грех обрящет.
Сбивает он с пути и верных христиан,
Слепую веру их легко ввести в обман.
На жалость Дьявол бьет, напомнит бед немало,
Дав горечи душе, которая устала,
Лишает нас надежд, ломает нам крыла
И душит, раскалив терпенье добела;
Надежда кончилась, неистовство приходит,
Являя мощь свою, нас в дебри бес заводит;
Кто первым поднял меч, свирепо рвется в бой,
И отбивается неистово другой.
вернуться
Д'Обинье как сатирик последовательно разделывается со своими противниками, в частности, с королевой Екатериной Медичи. В данном случае он рисует фантастическую картину, как дьявол завладевает душой королевы и даже перевоплощается в нее. В поэме «Властители» уже встречался эпизод, где она показана как приспешница Сатаны.
вернуться
Проект дворца Тюильри был заказан королевой Екатериной Медичи в 1564 г. архитектору Филиберу Делорму, который успел построить только часть дворца, так как скончался в 1570 г. Работу продолжил Жан Бюллан, но в 1572 г. строительство было приостановлено и возобновлено только в правление Генриха IV.
вернуться
Д'Обинье на протяжении всей своей эпопеи неоднократно называет Екатерину Медичи именем Иезавели преступной царицы израильской, супруги царя Ахава.
вернуться
Говорится об одеянии монаха кармелита или францисканца.
вернуться
Автор вспоминает об эпизоде из Евангелия, когда Сатана искушает на горе Христа (Мф. 4:5—9).