Нам снова видится: вооруженный сброд
На агнцев Господа, безудержный, идет,
Чтоб женщин и детей, чтоб старцев седоглавых
Колоть и рассекать; а меж убийц кровавых
Тот доблестным слывет, кто руки обагрил
С улыбкой на устах, кто, убивая, мил,
Кто человечности закон попрал без гнева.
Взгляните: меч разит дитя грудное в чрево
И мать пронзил насквозь: а вот удар свинца
Отважно принял сын, загородив отца,
Пожертвовал собой; зато глумливой кликой
Осмеян без стыда сей знак любви великой.
Ты, озверевший Санс, у Сены взял урок[369],
Как тысячами тел закармливать поток,
Из трупов возводить подобие ковчега
И наводить мосты: валились в реку с брега
Тела, на них — тела; хитрюга-смерть чело
Крушила о чело, ей в голову пришло
Меж кровью и водой затеять спор престранный,
Чтоб кровь рвалась из ран, вода стремилась в раны.
Пред нами встал Ажан[370], о смрад, о страшный сон,
Весь в трупах горожан, скорее потрясен
Картиной гибели, чумною, без отдушин,
Чем этим пагубным зловонием задушен.
Являет нам Кагор[371] бесчинствующий сброд,
Преображение ручьев и прочих вод
В малиновый разлив, и с криком смерть седая
Преследует людей, последних добивая;
А следом Сатана, безумье он раздул,
Чтоб града честь попрать, чтоб все подмял разгул,
Чтоб, не щадя клинка, рубили здесь на части
Тех, кто пытается смягчить свое несчастье.
На сей картине Тур[372] несчастный нам предстал,
Все ужасы затмил, и толпы, словно вал,
Свирепо катятся со злобой беспощадной,
Здесь содрогнулись бы и скифы с кровью хладной.
Здесь взгляд Всевышнего лучом прорезал даль,
Он реку озарил, а в ней сверкнула сталь.
А там, в предместии, из храма, из притвора
Голодных триста душ вытаскивает свора,
На волю волокут несчастных мясники,
Затем чтобы заклать на берегу реки;
Там воздух крики рвут, там воля супостату
Детишек продавать за небольшую плату
Иль, взяв из рук купца, отправить на тот свет,
Не зная их имен, проступков и примет.
Какая же вина на совести малюток?
Что сделали они? За что конец их жуток?
Им выпало вкусить мученья в час резни,
Хоть жизни выпали им считанные дни.
Дрожащих, плачущих к реке влекла их стая,
К последней пристани, на их глазах пронзая
Сосцы их матерей; кричали малыши
У ног своих убийц без сердца, без души;
Бежать бы от воды, от крови и от ада.
Малютки палачей молили: «Нет, не надо!»
В подобном возрасте уместно розгой сечь,
Должны их миловать речная глубь и меч.
Невыношенный плод из взрезанного лона
Ввергался в глубину, плыл по волнам затона
И дальше по реке, невидимый глазам;
Мать перед смертью длань тянула к небесам.
Иной из жалости пронзает сталью тело,
Из коего душа еще не отлетела,
Порою удальство покинет храбреца,
Узревшего черты прекрасного лица,
Такой душой не тверд, меча поднять не в силах,
Другой подъемлет сталь, и ад бушует в жилах,
Подобный глух к мольбам, сей сладострастный тать
Сдирает платье с жен, чтоб нагишом кромсать,
Он счастлив, осквернив живые краски тела:
Ах, как мертвеет лик и кожа побледнела.
Лихие молодцы, чей грех не утаю,
В утробе роются, распотрошив судью[373],
Чтоб денежки найти, так римляне когда-то
В кишках израильтян разыскивали злато.
вернуться
369
Хотя Санс стоит на берегу реки Ионны, а не Сены, трупы убитых в этом городе достигали Сены.
вернуться
370
Большинство протестантов успело бежать из Ажана, остальные были уничтожены католиками.
вернуться
372
После взятия Тура протестантами и разграбления ими католических храмов католики, отбив город, устроили там 11 июля 1562 г. кровавую расправу над гугенотами.
вернуться
373
Здесь описан известный случай расправы над председателем суда Бурже, причем автор поэм сопоставляет этот эпизод с событием, имевшим место в осажденном Иерусалиме и описанным Иосифом Флавием в «Иудейской войне» (V, XIII, 4).