Настал зловещий день, неотвратимый срок,
Его два года ждал, нахмурив брови, рок,
Приходит черный день, теперь к чему привада?
Вернуться хочет он, ему стать ночью надо,
Он страшной новостью пребудет навсегда,
От крови красный весь и красный от стыда.
Пора взойти заре, когда-то это пламя
Горело багрецом и райскими цветами,
Но полог золотой карминной розой стал,
Сказали: «Будет дождь», сказали: «Будет шквал».
Смерть новую зарю украсила недаром
Каленьем угольев, зловещим адским жаром,
И пряча скорбный лик в свой призрачный покров,
Дождь превратила в кровь, а в стоны шум ветров.
Но поднят занавес дрожащий, и светило
Взор на невиданное действо устремило,
Подняв с прискорбием свой тусклый лик из вод,
Чтоб окунуть лучи, скользящие с высот,
В потоки наших слез. Так солнце нам предстало,
Нет, не светильником, а углем вполнакала,
К тому ж еще, чтоб скрыть от всех свой яркий луч,
Оно закуталось в завесу черных туч.
Не стал Нечистый ждать, когда блеснет денница,
Притихшим зрителям в оцепененье мнится,
Что полночь на дворе, когда все люди спят,
Заботы позабыв, а в это время ад
Раскрыл свое нутро, где шевелится алый
Огней бесовских жар и светятся кинжалы,
Столица видится, чьим духом был закон,
За то и чтимая повсюду испокон
Веков, ведь Франции дала и жизнь, и право,
Искусства родила, о мать владык и слава!
Теперь здесь властвует вооруженный сброд,
Он кодексы попрал и прав не признает.
Разнузданной толпы деяния бесчинны,
Полки работников, бездушные машины,
Бесчестие и смерть трем тысячам несут,
Здесь есть свидетели, есть палачи и суд,
И стороны ведут лишь по-французски пренья.
Старались короли и в прежние правленья,
Чтоб пред Испанией не трепетал купец[383],
Чтоб море оградить и пашни, наконец,
За кои чужаки сражались неизменно.
Тогда король Франциск был вызволен из плена[384]
Своими присными, чей строй в бою был смел,
Чей лик перед врагом ни разу не бледнел,
А ныне тех, кто был опорою отчизне,
Отваги не лишив, лишили только жизни[385],
На ложах их тела без рук и без голов,
Стал гость заложником, тюрьмой хозяйский кров[386],
Схватив за гриву львов, оружием блистая,
Храбрится, но дрожит при этом зайцев стая,
Труслива дерзость их, а слабая рука
Прикончить связанных не в силах, столь робка,
По воле короля наперекор закону
Убийцы режут тех, в чьем сердце верность трону.
Плут коронованный, вершитель безобразий,
Сенаторов страны вовлек в пучину грязи;
Коль изгнанный богат, прибрать его доход,
Ведь недурная месть: сказать, мол, гугенот.
Судам томительным, увы, не видно края:
Тут к смерти матери причастна дочь родная,
Там брата брат извел, а некий лиходей
Предал двоюродного в руки палачей,
Здесь дружбы чахлые, да и знакомства кратки,
Здесь воля добрая — подвохи да оглядки.
Из рая наш Катон простер свой взор[387], потом
С улыбкой кроткою нам показал перстом,
Куда он был пронзен, как был остервенело
Изрублен: голову послали в Рим, а тело
Ничтожной шушере досталось на позор,
О чем потом шумел охочий к сплетням двор.
Судебный колокол, гудевший в час разбора[388],
Зовет грабителей, зовет на дело вора,
Теперь в Дворце Суда закон не ко двору,
Штандарт малиновый трепещет на ветру[389].
Нет, это не война. Там грудь броней прикрыта,
Там сталь поверх одежд — надежная защита,
Здесь отбиваются лишь криком да рукой,
Один вооружен, но обнажен другой.
Попробуй рассуди, кто славы здесь достойней,
Тот, кто разит клинком, иль жертва этой бойни.
Здесь праведник дрожит, здесь горлопанит сброд,
Невинного казнят, преступнику почет.
К позору этому причастны даже дети,
Здесь нет невинных рук, здесь все за кровь в ответе[390].
В темницах, во дворцах, в особняках вельмож,
Везде идет резня, гуляет меч и нож,
И принцам не уйти, не спрятаться в алькове,
Их ложа, их тела, их слава в брызгах крови.
Святыни попраны, увы, сам государь
На веру посягнул и осквернил алтарь.
Принцессы в трепете, едва успев проснуться,
От ложа прочь бегут, им страшно прикоснуться
К изрубленным телам, но не скорбят о тех,
Кого не спас приют любви, приют утех.
Твой, Либитина[391], трон окрашен постоянно
В цвет бурой ржавчины, как челюсти капкана.
Здесь западня — альков, здесь ложе — одр в крови,
Здесь принимает смерть светильник у любви.
Прискорбный этот день явил нам столько бедствий,
Хитросплетения раскрыл причин и следствий
И приговор небес. Глядите: стрежень вод
Лавину мертвецов и раненых несет,
Плывут они, плывут вдоль набережных Сены,
Где ядом роскоши торгует век растленный,
И нет в реке воды, лишь спекшаяся кровь,
Тлетворную волну таранят вновь и вновь
Удары мертвых тел: вода людей уносит,
Но сталь других разит, их следом в реку бросят.
Ожесточенный спор с водой ведет металл
О том, кто больше душ в тартарары послал.
Мост, по которому зерно переправляли[392],
Сегодня плахой стал в гражданском этом шквале,
И под пролетами кровавого моста
Зияют гибели зловещие врата.
Вот мрачная юдоль, где кровь струится в реки,
Юдоль Страдания, так зваться ей вовеки.
Четыре палача, бесчинствовавших тут[393],
Бесчестие моста на совести несут,
Четыре сотни жертв швырнул он водам Сены.
Париж! Ей хочется твои разрушить стены;
И восемь сотен душ погубит ночь одна,
Невинных погребя и тех, на ком вина[394].
вернуться
384
В 1525 г. Франциск I потерпел поражение в войне с Испанией и некоторое время находился в испанском плену.
вернуться
385
Знатные гугеноты, составляющие славу Франции, были заколоты в своих постелях в ночь после свадьбы Генриха Наваррского.
вернуться
388
Колокол Дворца Правосудия должен был возвестить о начале резни, но первым прозвучал колокол храма Сен-Жермен-л'Оксеруа, дав сигнал штурма дома адмирала.
вернуться
392
Имеется в виду мост, который вел к мельницам, расположенным на берегу Сены, он назывался Мельничным (Pont aux Meuniers). До XVIII в. Юдолью Страданий, или Долиной Бед (Vallee de Misere), назывался прибрежный район на правом берегу Сены между Новым Мостом и Мостом Менял, где частые наводнения приносили много бед.
вернуться
393
Здесь упомянуты бесчинства четырех католиков — Таншу, Пезу, Круазе и Перье, которые на указанном выше мосту перебили множество протестантов.
вернуться
394
22 декабря 1596 года Мельничный мост рухнул, при этом были разрушены построенные на нем дома и погибли многие жители. Д'Обинье объясняет это карой Божьей.