ТРАГИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ
Перевод с французского Александра Ревича
К ЧИТАТЕЛЯМ
Перед вами похититель Прометей[2], который за совершенное преступление просит не милости, а благодарности, полагая, что дарит вам законно то, что ему не принадлежит, что он украл у автора, ибо тот в свою очередь утаил сие от вас: к тому же уворованный огонь, сей светильник, накрытый бочонком, угасал без воздуха, и совершая мой благой грех, я это пламя являю свету. А вам и моему сочинителю, утаившему пламя, я говорю, что грех мой благой. Из срединной Франции, с ее рубежей и даже из сопредельных стран, — в частности, из Ангроньи[3] от одного престарелого священника, — приходят послания, большая часть которых созвучна с живыми предостерегающими голосами служителей Божьих, укоряющих моего автора: дескать, свой талант зарыл он в землю. А кое-кто пишет следующее: «Нас уже с души воротит от всяких нравоучительных книг, нам подай такую, чтоб трогала за душу в сей век, когда погибают ревностные христиане, когда стирается разница между истинным и ложным, когда враги Церкви прикрывают кровавые пятна на своих ладонях дарами, а свою бесчеловечность щедростью. Плюющие на веру, безграмотные зубоскалы торгуют законом Божьим и требуют выставлять напоказ сладкую жизнь и награды, чей блеск слепит наших юнцов, которых не беспокоит честь и не пробуждает опасность». Мой сочинитель на это отвечает: «Вы что же, хотите, чтоб окруженный растленными душами, я сохранил надежду или чтоб вызвала отклик моя книга, брошенная в грязь вместе с такими писаниями, как «Царство Церкви»[4], «Истина»[5], «Будильник», «Легенда о святой Екатерине»[6] и другими подобными? Мне стоять в одном ряду с самыми отъявленными смутьянами, поборниками народоправия. Может показаться, что, говоря о тиранах, я подразумеваю королей, и мою верную любовь к нашему великому королю, которую я доказал шпагой, мою благонамеренность, которую провозглашаю всюду, осудят те, с кем сражаюсь, и в особенности неправедное правосудие. А под конец меня обвинят в оскорблении Величества. Дождитесь моей смерти, а потом уж судите мои труды: четвертуйте их, чтоб друзьям и врагам было что править, можете использовать сии писания по вашему усмотрению». Такие оправдания не мешают многим ученым старцам спорить с нашим сочинителем и призывать его на Суд Божий. При этом их возражения наводят на такие мысли: вот уже тридцать с лишним лет, как завершено сие произведение[7], начатое на войне в семьдесят седьмом году в Кастель-Жалю, где автор командовал легкой конницей и заслужил несколько ранений, стоя насмерть в тяжелой баталии. Там он и набросал в виде завещания эти страницы, которые собирался потом отшлифовать и дополнить. Но где сегодня очевидцы событий и чудовищных преступлений того времени, кто при этом присутствовал, хотя бы недолго? Кто, идя по нашим следам, возьмет на себя труд прочесть поразительные истории нашего века, искаженные, изуродованные, заглушенные платными обманщиками? Кто, не знающий истории, согласится с пристрастием автора к жестоким сценам? Потому за недостатком памяти и рвения и еще потому, что погасла былая страсть, мои благие намерения и желания превратились в безумную смелость, и всю эту писанину, запрятанную в лари и шкафы, я извлекаю оттуда на ваш суд. Очевидно это ошибка — сохранять старые наброски со всеми сокращениями, помарками и неразборчивыми словами, которые не под силу прочесть самому автору, так торопливо написано. Пропуски, с которыми вы встретитесь, поначалу меня коробили, но после стало ясно, что их плачевный вид не позволит доброму отцу бросить столь искалеченных чад. Подумалось, что мы натолкнем сочинителя на мысль о втором издании, где будут не только исправлены недоделки, но и какие-то примечания прояснят наиболее темные места. В этой книге вы найдете сжатый лаконичный штиль, не столь гладкий, как в писаниях теперешних сочинителей, встретите стихотворные метры в духе минувшего века, которых уже не встретишь теперь в сочинениях, написанных соответственно нынешней моде особенным жеманным штилем: желание показать вам сие и явилось второй причиной моего воровства. Это разожгло меня и лишило всякого страха, а еще то, что перед глазами постоянно бывали наглые кражи нынешних сорок, которые собирают урожай с чужих полей еще до поры созревания. Мы видим в четверостишиях Матье по три строчки, уворованные из «Трактата о сладостях печали»[8], наспех написанного как послание Мадам, сестре короля Генриха, ответ от коей я еще для вас сочиню. Таким образом, гаснущую любовь к Церкви и честь ее, которую мы унижаем, надобно защитить от пренебрежения со стороны ее чад, лишить сих похитителей их поживы и помимо того хотелось бы опередить лучшие умы нашего века и с помощью трех оправданий моего греха сполна получить по моей закладной.
2
«Перед Вами похититель Прометей...» — А. д'Обинье как бы говорит от имени издателя, который объявляет себя похитителем чужой рукописи и сравнивает себя с Прометеем, укравшим огонь богов с Олимпа.
3
Ангронская долина расположена на Севере Италии в Пьемонте, куда в XIII в. бежали от преследований французские альбигойцы, которых д'Обинье считает предшественниками гугенотов.
4
В 1556 г. в Женеве издано сочинение «Царство Церкви», где рассказаны события церковной истории с ранних времен до правления Карла V. Потом события будут дописаны до 1581 г.
5
«Истиной, или Будильником французов и их соседей» назывался сборник памфлетов, написанных в форме диалогов и направленных против французского двора. В первом памфлете рассказано о Варфоломеевской ночи.
6
Сочинение «Легенда о святой Екатерине», изданное в 1575 году по латыни называлось «Легенда о святой Екатерине Медичи» (книга, посвященная «жизни, деяниям и распутству святой Екатерины Медичи»).
7
Д'Обинье начал писать «Трагические поэмы» в 1577 году. Указание на то, что «тридцать с лишним лет, как завершено сие произведение», относит окончание этой работы к 1580 году, что сомнительно, так как в этот срок автор поэм еще не закончил свой труд.
8
В стихах Пьера Матье имеются строки, взятые из «Трактата о сладостях печали», который Агриппа д'Обинье посвятил сестре Генриха IV Екатерине.