У Брежнева было типичное отношение большевика к фермеру как к кулаку, как к эксплуататору. А вот впечатление генерала Волкогонова от посещения фермера в Дании: «Посещение одной из датских ферм восхитило и озадачило. Корова в год — 9 тысяч литров молока. Но муж и жена (29 коров, 115 свиней, 20 телят) работают с 5 утра до 11 вечера. Каролина (хозяйка) сказала: «Если бы я не родила пятерых детей, то не знала бы, что я женщина». Рабский труд. Мы в России отвыкли так работать». А привыкали ли когда-нибудь?
К Снимщикову — наступило время — власть стала внимательно приматриваться: а не с частником ли мы имеем дело? Не кулаческие ли настроения прорастают в деревне Черной? Уж слишком самостоятелен Иван в суждениях и поступках. Какое-то время на него смотрели сквозь пальцы, дали подняться. А потом упорный труд и зажиточную жизнь объявили уголовным преступлением, и значит — надо стереть его с лица земли. Мог ли быть Снимщиков похитрее? «Нет, — говорит Лисичкин. — На определеннное время дается лицензия на самостоятельность. Но вот он стал выходить из подчинения. Стало быть, что? Проучить! Чуть забудешь, что ты не холоп — немедленно ведут пороть на конюшню».
«Преступление Снимщикова состояло в том, что он чересчур хорошо работал, — считает Комиссаров. — Если область ежегодно давала 4–6 процентов прироста по сельскому хозяйству, то у него все эти годы прирост по сельскому хозяйству составлял 30, 40, 50 и даже 100 процентов. В 69-м году у него уже объем реализации составлял 12 миллионов рублей. Это по тем временам очень серьезная цифра».
Трактористы кричали: «Сейчас заведем трактора и поедем на Красную площадь с демонстрацией».
Все прекрасно в деревне Черной. Но однажды Лисичкину звонит Юрий Черниченко: «Ты слышал, что Снимщикова судят?» — «Да ты что!» — «Точно. Завтра первое заседание». И они отправляются на суд.
А начало уголовному преследованию Снимщикова положил один доблестный корреспондент «Правды». Приезжает он в колохоз, вежливо расспрашивает, что да как. Снимщиков все ему показывает, все рассказывает, раскрывает цифры. И какой вывод делает партийный журналист? «Вы нэпман! Кулак!! Зачем вам эти веревки? Обогащаетесь!» Снимщиков оторопел. Хотел, было, жестко врезать — он это умел, да сдержался, мягко возразил: «Нэпман работал на себя, я — на общество. И промыслы, которыми мы занимаемся, не мешают, а помогают развитию производства продуктов. Планы поставок колхоз перевыполняет. Молока, в расчете на гектар, даем больше всех в районе. Кому вред от нашей веревки?»
Он-то думал, логика нетразимая: всем же хорошо! А если веревка помогает доить коров, то это просто замечательно. Но правдист лишь усмехнулся: «Бросьте мальчиком прикидываться, вы же взрослый человек и должны понимать: разлагаете народ высокой оплатой».
Вот оно что! Когда народ живет в нищете — это по-советски, это по-партийному, а если он вдруг в приличном костюме начал ходить, повадился ездить на театральные премьеры, отдыхать на курортах, то это явные признаки разложения. Вам смешно, а это было на самом деле так. Торжествовала такая вот идеология скромности и аскетизма. Себя-то руководители не забывали: закрытые распределители функционировали исправно. И они не читали Столыпина, который однажды сказал: «Нищета — худший вид рабства».
И разразился тот самый корреспондент фельетоном в «Правде» под названием «Огурец в полистироле». Хлестко написал, с издевкой. И выставлен был Иван Андреевич в этом сочинении жуликом, проходимцем и мошенником. Вместо того чтобы хлеб выращивать, мясом трудовой народ снабжать, он гвозди делает, пластмассовые безделушки. Простому человеку внушалась мысль: голодает он оттого, что Снимщиков и ему подобные увиливают от своих прямых обязанностей. Другие издания начали подгавкивать центральному партийному органу, потоком пошли статьи и фельетоны: «Нужны ли корове клипсы?», «Свинина или рубильники?», «Веревка на второе».
А тогда был железный порядок: «Правда» всегда права. Если она против кого выступила, на того всех собак спускать. И за Снимщикова взялись. Да так, что у героя войны ребра затрещали. Мгновенно собрали бюро обкома партии, позвали туда председателя. На бюро много чего любопытного услышал о себе Снимщиков: кулацкие настроения, высоко себя ставит, зазнался, нарушает политику партии в оплате труда и прочее, и прочее. Слушал, слушал, а когда ему дали слово, он и говорит первому секретарю обкома Конотопу: «Василий Иванович, вы здесь много чего наговорили насчет того, что я нарушаю политику партии. Вы меня простите, пожалуйста, только я политикой не занимаюсь, я занимаюсь экономикой».
Реакция была бурная. Привыкли же, что обвиняемый покорно признает свои ошибки, буйно кается, клянется исправиться, а тут такое высокомерие. Конотоп завелся с полоборота, наорал на председателя, а потом кинул прокурору области Гусеву: «Сергей Иванович, разберитесь со Снимщиковым и как следует накажите, чтобы он уразумел политику партии на селе». Прокурор сразу вытянулся в струнку: «Есть, Василий Иванович, будет сделано». Как следует наказать — означало: посадить.
15 июня 1989 года персональный пенсионер Конотоп пишет письмо Горбачеву, в котором выражает крайнюю озабоченность происходящими в стране событиями. В письме, в частности, есть и такие слова: «У настоящих советских людей, которых сейчас всячески оскорбляют и представляют как «рабов», не только отбили охоту самоотверженно трудиться, но и нормально жить на этом свете…» Прежде чем садиться за это письмо, съездил бы Василий Иванович в деревню Черную, поговорил бы с настоящими советскими людьми, они бы многое ему рассказали на могиле председателя Снимщикова о нормальной жизни на этом свете, которую устроил им Конотоп двадцать лет назад.
Февраль 1969-го. В Черную едет комиссия — 16 человек, люди из всех возможных контролирующих органов. (Как это все знакомо и сегодня: если начальство кем-то выказывает недовольство, то тут же врываются люди в масках, всех на пол, руки на затылок, и лезут в компьютеры за компроматом…) Настроение у комиссии, как у бойцов группы «Альфа», которых послали брать террористов. 45 дней комиссия перетряхивала колхоз сверху донизу. Изъяты все документы. Работа колхоза парализована…
Колхоз бурлил все время, пока действовала комиссия. Митинги были. Народ горячился вплоть до того, что трактористы кричали: «Сейчас заведем трактора и поедем на Красную площадь с демонстрацией». Снимщиков остановил: «Бросьте дурака валять, какую еще демонстрацию?» Авторитет у него был очень большой, поэтому никаких таких вещей не допустил.
На имя Брежнева и Косыгина колхозники отправили телеграмму: «Просим прекратить издевательство над председателем колхоза Снимщиковым, просим разобраться в этом деле». По указанию Брежнева была создана еще одна комиссия, приехала она в колхоз, окунулась в обстановку: просто вой стоял в колхозе. Женщины приходили, целый день шли люди с жалобами: что происходит, почему такой произвол творится в колхозе? Что делают? Терзают людей, издеваются буквально. Отпустите председателя.
Комиссаров вдруг вспомнил: «Я вам больше скажу. Был такой знаменитый маршал Советского Союза Еременко, дважды Герой Советского Союза. Он очень хорошо знал Снимщикова, и буквально за несколько дней до своей смерти он добрался до правительственной связи и позвонил лично Косыгину и просил его: «Алексей Николаевич, помогите, пожалуйста, это такой человек, которого нужно обязательно спасти, чтобы его не осудили». Но тем не менее даже такие высокие ходатайства ничего не дали.
В кабинет Худенко кидали камни с прикрепленными записками «Убирайся, а то убьем».
Ну а что тем временем происходит под Алма-Атой? Не придушили ли окончательно Худенко? Вы знаете, нет. Точнее, не сразу его придушили. После того как скинули могущественого покровителя — Хрущева, поначалу пришлось нашему экспериментатору несладко. На него навалились как на пособника волюнтариста. Но не таков Иван Никифорович, чтобы сразу сдаваться. Он в Москву — в Госплан, в Минфин, в газеты. Умел он убеждать в своей правоте. Умел собрать под свои знамена союзников, умел вооружиться поддержкой высокопоставленных персон. Тут, к счастью, соизволил ознакомиться с передовым опытом местный партийный владыка — Динмухамед Ахмедович Кунаев. Заехал в Акчи, осмотрел, выслушал, приказал: «Будем продолжать эксперимент». Тут, было, высунулся главный противник Худенко министр сельского хозяйства Казахской ССР Рогинец: «Не надо…» Кунаев не дослушал: «Выполнять! Это прямое указание ЦК».