Главное впечатление от суда — это его театральность. Зал был залит светом, щелкали фотокамеры, стрекотали кинокамеры, было полное впечатление, что снимается фильм. Пеньковский, чувствовалось, был напряжен, глаза его были тусклыми, казалось, он почти получал удовольствие быть знаменитым и играть в представлении главную роль. Не было сомнений, что ему обещано милосердие, если он хорошо исполнит свою роль.
Винн представлял собой довольно жалкое зрелище, которое усиливалось стриженой головой. Было ясно, что он тоже настроен играть отведенную ему роль. Рвение адвоката было направлено не на его защиту, а чтобы подыгрывать прокурору, то есть не отвергать обвинение, а призывать к снисхождению к своему подзащитному. Адвокат утверждал, что Винн не более чем игрушка в руках британских и американских спецслужб.
Публика в зале напоминала спортивных болельщиков. Они постоянно переговаривались, время от времени издавали крики негодования в сторону коварных защитников негодяев.
Когда Пеньковскому был оглашен смертный приговор, в зале долго звучали овации. Дородные матроны (возможно это были жены офицеров КГБ) вскочили в ажиотаже на скамейки. Когда же судья объявил, что Винн приговорен к восьми годам тюрьмы, публика закричала: «Мало! Мало!»
Адвокат Апраксин не привел характеристик из ГРУ, не зачитал многочисленных благодарностей, сопровождавших служебный путь Пеньковского. Кстати, тот факт, что подсудимый имеет отношение к разведорганам, на суде вообще не фигурировал. Так, некий отставной полковник, случайно, чуть ли не с с улицы попавший на важную должность в Госкомите по науке и технике… Но что же привело тогда блестящего офицера к предательству? Защитник тоже задается этим вопросом: «Что же на самом деле привело Пеньковского в лагерь агентов британских и американских спецслужб? Разница во взглядах относительно пути дальнейшего развития нашего общества? Иные политические убеждения? Несогласие с курсом на построение коммунистического общества? А может, ненависть к своему народу? Нет, я думаю, что это все здесь ни при чем. Преступления по политическим мотивам в нашей стране давно никто не совершает… Таким образом, мы можем смело утверждать, что Пеньковский пошел на преступление не из-за своих политических убеждений, а из чисто карьеристских убеждений и жажды накопительства».
Интересно, что и Аллен Даллес, первый шеф ЦРУ, случаи предательства американцев объясняет похоже — жажда накопительства и карьеристские наклонности.
Советский прокурор Горный не читал книги Даллеса, но с ним солидарен: «На скамью подсудимых его привели зависть, тщеславие, жажда легкой жизни, распутство и пристрастие к алкоголю». Почти такие же слова через много лет скажут в американском суде про Олдрича Эймса: алкоголик, неумелый работник, завистливый. Известно, какими красками пишется портрет предателя. И повисает вопрос: если Эймс или Пеньковский были алкоголиками и некомпетентными работниками, то с чего это им доверяли такие важнейшие секреты?
Как все кажется элементарно, когда читаешь речь прокурора Горного. И все не так с Пеньковским. Совсем другой образ встает со страниц его дневника (неизвестного, кстати, ни следствию, ни суду), совсем другой человек. Об этом свидетельствует весь стиль его жизни. Трудоголик, на работе себя не щадил. Легкий в общении человек, его компании искали многие. Не жадный — готов был поделиться всем, что имел. Вы знаете, сколько он получил за все про все от ЦРУ? 3000 рублей! Деньги, разумеется, немалые по тем временам, на них можно было купить две автомашины, но за ту гору информации, которую он передал на Запад, — это смехотворная сумма. Правда, ему был установлен оклад в 2 тысячи фунтов в месяц плюс премии за особо важные донесения о ракетной технике. Для Пеньковского открыли счет в западном банке, но, естественно, что в Советском Союзе он не мог им пользоваться. Еще на деньги ЦРУ покупал подарки в Лондоне и Париже — для родственников, друзей, знакомых, приятелей, сослуживцев, начальства. Чемоданами раздавал, что говорит о широте душевной.
Он легко тратил деньги на застолья в ресторанах. Сколько бы ни оказалось человек за столом, расплачивался всегда только Пеньковский. На суде его укорили: не читал книг, не ходил в театры. Прокурор вытянул из одного свидетеля убийственный факт: Пеньковский пил вино из туфли любовницы. Вот ведь до какой низости доводит тлетворное, разлагающее влияние Запада, вот какие низменные привычки приобрел предатель в Париже и Лондоне…
Пеньковского приговорили к расстрелу.
Ходили устойчивые слухи, что его заживо, как большевика Сергея Лазо, сожгли в печи. Иосиф Бродский счел необходимым описать, как это происходило: «Когда Олег Пеньковский — сотрудник ГРУ, который в 1960-х годах выдал советские военные тайны англичанам, был, наконец, схвачен (по крайней мере, так мне рассказывали), его казнь снималась на кинопленку. Привязанного к носилкам Пеньковского ввозят в камеру московского городского крематория. Один служащий открывает дверь топки, а двое других начинают заталкивать носилки вместе с содержимым в ревущий огонь; языки пламени уже лижут пятки вопящего благим матом человека. В этот момент голос в громкоговорителе требует прервать процедуру, потому что по расписанию данная пятиминутка отведена для другого тела. Вопящего, связанного Пеньковского откатывают в сторону; появляется другое тело и после короткой церемонии закатывается в печь. Снова раздается голос из громкоговорителя: теперь действительно очередь Пеньковского, и его отправляют в огонь. Сценка небольшая, но сильная. Посильнее всякого Беккета, укрепляет мораль и при этом незабываема: обжигает память, как клеймо. Или — как марка: для внутренней корреспонденции. В четырех стенах. И за семью замками».
Кровь в жилах стынет от описания экзекуции. Но все было совсем не так. Это красивый миф, очень популярный на Западе. Что ни книжка о борце за свободу и демократию, обязательно встретишь в ней описание сцены в крематории. Советская репрессивная машина была жестока — кто спорит, но не до такой степени, чтобы наслаждаться зрелищем корчащегося в огне грешника. Выстрел в затылок — вот и вся операция по исполнению приговора. Смертнику даже не предлагают высказать последнее желание — не предусмотрено инструкцией о расстреле.
Все, чем мы занимаемся, — всего лишь часть какой-то дурацкой игрыВинну повезло много больше. Его приговорили к 8 годам тюрьмы. Отсидел он не больше двух лет. Его обменяли на советского разведчика Конона Молодого, который под именем Гордона Лонсдейла творил чудеса разведывательной деятельности в Великобритании. Его арестовали почти одновременно с Джорджем Блейком, приговорили к 25 годам тюрьмы. Блейк должен был выйти на свободу в 2003 году, а Лонсдейл в 1987. Они встретились на прогулке в тюрьме. Лонсдейл сказал Джорджу: «Я уверен в одном. Во время большого парада по случаю 50-летней годовщины Октябрьской революции в 1967 году мы с тобой будем на Красной площади». Тогда это прозвучало фантастично, но в жизни случаются чудеса. Лонсдейл оказался прав: Блейк сумел бежать, а Гордону помог освободиться Пеньковский. Так что Конон Молодый и Джордж Блейк наблюдали 7 ноября 1967 года парад и демонстрацию с трибун рядом с мавзолеем.
Вот вкратце история жизни и гибели Олега Владимировича Пеньковского. И как это было на самом деле. Остается вопрос: каков смысл его работы на ЦРУ? Он передал массу секретной информации — но что с того? Эймс много размышлял на эту тему, правда, не по поводу Пеньковского: «Тригон погиб. (Это сотрудник Министерства иностранных дел СССР Огородник. По материалам его подвигов Юлиан Семенов написал детектив «ТАСС уполномочен заявить». — Н. А.) Он представлял нам потрясающую политическую информацию, и это стоило ему жизни. А что толку? Все, черт возьми, было зря, поскольку ничто из этого не имело ни малейшего значения. В этом и заключался маленький грязный секретик ЦРУ. Каждый состав Белого дома игнорировал то, о чем неопровержимо свидетельствовали все эти факты. Политики предпочитали раздувать миф. Они предпочитали кричать, что грядет конец света. Тригон погиб. Почему? За что? Уезжая из Нью-Йорка, я знал, что большая часть того, что я делаю, никому не нужна. Русские рисковали жизнью, чтобы сообщить нам информацию, которую наши руководители не желали выслушивать и отказывались использовать. Я знал это и начал сознавать, что почти все, чем мы занимаемся, — всего лишь часть какой-то дурацкой игры».