Я спросил Юрия Хрущева: когда впервые стали возникать странные инсинуации вокруг имени его отца? «Совершенно точно: когда начали ходить разговоры о том, что надо бы переименовать Волгоград в Сталинград», — ответил он. Насколько я помню, это — начало 70-х годов. Тогда в высших эшелонах власти начали проявляться настроения возродить сталинизм как основу идеологии. В марте 1975 года в ЦК состоялось совещание, на котором обсуждалась статья Большой советской энциклопедии о Сталине. Идеолог КПСС Михаил Суслов сказал, что он сравнил предлагаемый текст со статьей, которая в 1970 году была опубликована в Исторической энциклопедии, и обнаружил, что фактически взят тот же текст, но выброшено из него три момента:
— Сталин допустил ошибки во время коллективизации, а потом они были исправлены ЦК с участием Сталина;
— из письма Ленина съезду о Сталине и других снято место, где говорится о его грубости и других чертах, которые нетерпимы у политического деятеля, который занимает такой пост;
— Сталин проявил себя во время гражданской войны как крупный военно-политический деятель и был в 1919 году награжден орденом Красного Знамени.
«Я считаю, — сказал Идеолог, — что неправильно сняли эти места. Их надо восстановить. А то будут сравнивать и задавать вопросы». Пожелание Суслова, естественно, было учтено. А для партийных кругов это означало: восстановление Сталина в правах гениального вождя началось.
Историк Александр Колесник относит домыслы о предательстве Леонида Хрущева к более раннему периоду — к 1965 году. Именно тогда, по его сведениям, распространялась фальшивка о том, что он якобы сдался в плен. А момент для удара выбран понятный: Хрущев свергнут, можно пнуть побольнее.
Рада Аджубей рассказывает: «Я взвешивала ситуацию и вот к какому выводу пришла: Леонид здесь ни при чем, били по отцу. В этом проявилась аппаратная ненависть к отцу, ненависть ведь очень живуча. Это естественно: он пытался избавить страну от ужасов сталинизма, а это было невыгодно очень многим, кто был за крепкую руку, за диктатуру. Как-то я разговаривала о судьбе Леонида с кагэбэшным генералом, он мне сказал: «А чего вы хотите? Запускается легенда, чтобы опорочить Никиту Сергеевича. И запускается хитро — из-за рубежа, тогда ей больше доверия. А потом легенду подхватывают наши газеты — и начинается».
Сергей Хрущев считает, что операцию по дискредитации Леонида разрабатывали на Лубянке: «Профессионалы из КГБ, поднаторевшие на дезинформации, предложили свести дело к личной обиде отца на Сталина, к мести тирану дорвавшегося до власти эгоистичного «пигмея». Говорят, что одним из авторов идеи был Филипп Бобков, будущий куратор 5-го, «диссидентского», управления КГБ, будущий заместитель председателя комитета. Но как это осуществить? Требовалось найти зацепку, какие-то факты из жизни отца, поддающиеся подтасовке. И они нашлись. Уцепились за трагическую историю гибели во время войны… Леонида. Действовали, как это принято у профессионалов, не в лоб, а осторожно. Озвучание версии поручили заместителю начальника управления кадров Министерства обороны генерал-полковнику Кузовлеву…»
Как может человек, неспособный быть отцом собственному сыну, претендовать на роль отца народов?
Последний раз Сталин говорил о Якове со Светланой после войны, летом 1945 года. Он обронил только несколько фраз: «Яшу расстреляли немцы. Я получил письмо от бельгийского офицера, принца, что ли, с соболезнованием — он был очевидцем… Их всех освободили американцы…» Светлана вспоминает: «Ему было тяжко, он не хотел долго задерживаться на этой теме… Может быть, слишком поздно, когда Яша уже погиб, отец почувствовал к нему какое-то тепло и осознал несправедливость своего отношения к нему… Яша перенес почти четыре года плена, который, наверное, был для него ужаснее, чем для кого-либо другого… Он был тихим, молчаливым героем, чей подвиг был так же незаметен, честен и бескорыстен, как и вся его жизнь».
В 1950 году в Берлин был послан сотрудник Информационного комитета Министерства иностранных дел Валентин Фалин. Он встретил человека, который сказал, что может сообщить подробности пребывания в концлагере Якова Джугашвили. Фалин доложил о разговоре руководству, в Москву ушла соответствующая телеграмма. Совершенно точно известно, что ее положили на стол Сталину. Никакой реакции. Фалин вновь к руководству: у свидетеля неважное здоровье, может и умереть, а вместе с ним мы потеряем важные сведения о судьбе Якова. В Москву уходит еще одна телеграмма. Из секретариата Сталина дали понять: ответа не будет. «Это вызвало чувство протеста, — рассказывает Фалин. — Как может человек, не способный быть отцом собственному сыну, претендовать на роль отца народов? Все не так. Слишком много противоестественного в нем самом и вокруг него».
В июне 1961 года в Вене встретились премьер-министр СССР Никита Хрущев и президент США Джон Кеннеди. Разговор начался издалека, с семьи, с детей. Хрущев спрашивает: «Господин президент, а сколько вам лет?» — «Сорок четыре». — «Да, моему сыну сейчас было бы столько же или даже больше». Много пришлось читать комментариев по поводу этого вопроса Хрущева — например, будто бы он пытался унизить американского президента, сразу же установив между собой и им подчиненные отношения, как между старшим и младшим. Это не так. Единственным свидетелем беседы Хрущева и Кеннеди с советской стороны был переводчик Виктор Суходрев, он вынес такие впечатления из этого эпизода: «Хрущев вложил в свои слова совершенно иной смысл. Я видел неизбывную грусть в его глазах, слышал тон его голоса и поэтому могу утверждать, что никакой попытки унизить Кеннеди у Хрущева не было. Он как бы на секунду отвлекся от официального момента, вспомнил своего сына, поэтому и вырвались у него такие непротокольные слова. И на лице Кеннеди было полное понимание».
(Кеннеди воевал, кстати, тоже в авиации, и знал, что такое смерть в воздушном бою. Из-за ранения у него были сложности со спиной, поэтому он сидел в прямом жестком кресле.)
Сталин даже не поинтересовался, где покоится прах его сына. В 1945 году советская администрация в Германии сообщила ему, что найдено место, где похоронен прах Якова. Сталин не ответил. Из администрации уходит новая телеграмма. В ответ выговор: вам что, заниматься нечем?
Когда Светлана Сталина окажется на Западе, ей покажут французский журнал с воспоминаниями шотландского офицера, который утверждал, что он видел, как погиб Яков. Она к статьям подобного рода относилась настороженно — слишком много попадалось ей фальшивок о частной жизни отца и его семьи. Но в подлинности фактов из этой статьи она не сомневалась. Во-первых, убеждало фото Якова — худой, изможденный, в солдатской шинели, и, во-вторых, автор писал, что, когда корреспондент «Нью-Йорк таймс» спросил Сталина, жив ли его сын, он ответил отрицательно. Она знала, что это похоже на отца: он мог без сантиментов отказаться от самых близких людей, вычеркнуть их из памяти, будто они никогда не существовали на свете.
Героический образ Якова Джугашвили мог отразить кинематограф. Режиссер Михаил Чиаурели задумал эпопею, возвеличивающую Сталина, — «Падение Берлина». С замыслом он пришел к Сталину, сказал, что планирует показать Якова как героя войны. Вождь отрезал: «Нэт».
До недавнего времени о трагической судьбе Якова Джугашвили в печати не было ни слова. Я впервые прочитал о нем в книге Светланы Аллилуевой «20 писем к другу». И лишь с началом перестройки в газетах, журналах, книгах стали появляться отдельные публикации.
Заговор молчания существовал и вокруг имени Леонида Хрущева — ни слова, ни хорошего, ни дурного. Если, конечно, не считать, слухов, которые я привел.
Во время Великой Отечественной войны погибли десятки миллионов советских людей. Но редки случаи, когда смерть бойца или командира Красной Армии использовалась после войны в политических целях. С Яковом Джугашвили и Леонидом Хрущевым произошло именно это: их судьбы использовали (и до сих пор используют), чтобы свести счеты с их отцами. Сын — даже мертвый! — вынужден отвечать за отца.
«Одного не пойму — за что меня посадили?»
Дело Эдуарда Стрельцова. 1958 год
Пианист Николай Рубинштейн говорил: «Если я день не подхожу к инструменту, то сам замечаю, как снизился мой уровень. Если я не репетирую три дня — замечают музыканты, а если пять дней — то публика меня и освистать может». Футболист Эдуард Стрельцов на пять лет был выброшен из большого футбола, валил лес, добывал кварц в шахте. Если у хирурга на пять лет отобрать скальпель, и направить укладывать асфальт, то кто же его после этого пустит в операционную? Или балерину Большого театра послать на пять лет в коровник — потом фуэте в 32 оборота ей уже не исполнять. Стрельцов, когда вернулся на футбольное поле, в первый же год стал лучшим игроком Союза. Уникально уже то, что он вообще заиграл после лагерной жизни. А что стал лучшим — просто феноменально.