О себе Стрельцов не говорит ни слова. Он и потом обходил молчанием лагерный период своей жизни. Сын Игорь: «Отец вообще не любил вспоминать зону. Говорил, конечно, кое-что… О том, как лес валил, моторы делал, в футбол там гонял… Я юношей, когда на Лосиноостровке еще за область играл, то под чужой фамилией. Но знали многие, кто я… Там мужик был, он рассказывал мне, что вместе с отцом сидел. Говорил, что прижимали здорово его там, несладко ему было. Как-то даже за проколотый мяч наказали… Вот только от этого мужика я и слышал отцовские тюремные истории».
Стрельцов вычеркнул из памяти мрачное лагерное время. 26 мая 1965 года он вышел из ворот тюрьмы. (Кстати, среди тех, кто хлопотал об его освобождении, был и Степан Анастасович Микоян, он подключил своего отца, бывшего председателя Верховного Совета СССР.) Его уже ждала мать, Виктор Шустиков, защитник «Торпедо». Расцеловались. Сели в машину, Шустиков говорит шоферу: «Трогай!». «Погоди», — говорит Стрельцов. Вышел из машины, снял телогрейку с номером «Стрельцов Э. А. № 1311» и, размахнувшись, кинул ее далеко на обочину. Не то Александр Солженицын — он свою гулаговскую телогрейку с номером Щ282 сохранил на всю жизнь.
«Мама, один раз тебя не послушал и очутился здесь…»Отбывал Стрельцов срок на тяжелых работах: лесоповал, узкоколейка в вятских лисах, химзавод, шахта, строительство домов. В его письмах оттуда (некоторые опубликованы) про тюрьму очень мало. Вообще, если б не знать, что они из зоны, то и не догадаешься. Будто бы уехал человек на заработки, ему поначалу тяжело, но это с непривычки, он успокаивает мать: привыкну, будет полегче, в целом все нормально, главное, ты там следи за своим здоровьем, обо мне не волнуйся…
Пишет он в основном матери, Софье Фроловне. Когда просит о чем-то, обязательно добавляет: если трудно, тогда не надо. Ни слова о прошлой роскошной, бурной жизни, Стрельцов будто вообще забыл, что его имя гремело по всей стране, что он — знаменитый футболист. Такое впечатление, что пишет обыкновенный работяга с «Фрезера», по которому проехало колесо судьбы, но он с этим смирился.
Вчитаемся в бесхитростные строки:
«Мама, я чувствую, что ты больше меня переживаешь. Наберись немного терпения… И не пиши мне, что я, мол, тебе не верю и ты меня обманываешь. Если я тебе не верю, то кому же я должен верить и кого слушать. Один раз не послушал и очутился здесь…
Мама, у тебя очень плохое здоровье. Ты быстрее продай машину и езжай на курорт. Может быть, здоровье у тебя и поправится…
Мама, я ведь сижу уже год, пошел второй. А кажется, что посадили недавно…
Ты так много посылок не посылай. Сама не ешь, а мне шлешь, так делать не надо…
Вот я снова покидаю по счету уже четвертый лагерь. Мне интересно, почему меня перегоняют с лагпункта на лагпункт, по какой причине. Какую цель они преследуют, перегоняя меня из лагеря в лагерь…
А у меня по лагерю всего три друга. Витек — ты его знаешь, Гена и Санек. Когда Витек пришел следом за мной на 5-й лагпункт, нас стало четверо. Мы вместе питались и делили все…»
Софье Фроловне действительно приходилось туго. Возникли проблемы со здоровьем. Квартиру, которую Стрельцову выделили, пытались отобрать. Иногда она приходила в полное отчаяние. Эдик ее поддерживал:
«Хуже нам было в войну и после войны, и то пережили. А это как-нибудь переживем. Ведь не я один сижу, многие матери также остались одни. И если все будут говорить: не хочется жить, то что нам остается делать? У нас же хуже положение, и то мы не унываем…
Я бы чувствовал себя хорошо, если бы знал, что ты здорова…
Самое главное, мама, что ты веришь мне, а я тебя больше не подведу…»
О футболе он пишет скупо:
«Играл на днях в футбол и немного ногу потянул, сейчас пришлось на время прекратить игру…
Выиграли кубок Ветлага, а теперь субботу и воскресенье я нахожусь в своем лагпункте и время у меня будет свободное…
Мама, играя в футбол, я нечаянно упал на руку, и у меня врачи после снимка обнаружили трещину в кисти руки. И сейчас правая рука в гипсе и поэтому писать мне нельзя, так что не волнуйся, что почерк не мой…»
О Стрельцове писала лагерная многотиражка. Автор заметки, наверное, долго подыскивал красивый словесный образ и нашел: «Когда после тяжелой вахты Стрельцов выходил к колючей проволоке и упражнялся с мячом, собаки не сводили с него глаз и выли от счастья».
Однако в зоне большие проблемы с формой, с футбольными мячами, поэтому Стрельцов просит мать прислать и то и другое:
«Если ребята приехали с юга, попроси от моего имени мячик…
За мячик большое спасибо. Он мне очень скоро пригодится. У меня будет два мяча. Правда, первый старенький пооббился, но ничего…
Мама, мне уже стыдно просить, но здесь ни одного мяча нет, а иногда хочется постукать…
У меня к тебе просьба. Узнай у Алексея Ивановича Рогатина или Иноземцева, могут ли они достать еще мяч. Этот мяч хотят приобрести солдаты, которые нас охраняют…
Попроси Бориса Павловича, если удобно, пускай возьмет в «Торпедо» лыжный костюм и привезет мне в обмен, а то я этот весь в футбол потрепал…»
Ходили легенды, что лагерные урки и уголовные авторитеты покровительствовали Стрельцову, берегли его. Не так все. Уголовничкам было по барабану, что им выпало счастье мотать срок рядом с великим футболистом. Будь ты хоть Пеле, хоть сам Марадона, а если не чтишь уголовные правила, то заставят — такой закон. На Стрельцова в зоне науськали шестерку, он врезал ему — а по лагерным правилам это было оскорблением уголовной элиты со стороны мужика, который для братвы был никем. Стрельцов ударил шестерку, а оскорбил уголовного авторитета, который этому конкретному малолетке покровительствовал. Правда, малолетке было 18 лет.
И отметелили Стрельцова ночью так, что, когда доставили его в тюремную больницу, доктор сказал санитарам: «В морг, после такого не выживают». Диагноз был страшный: «Заключенный Стрельцов поступил в лазарет с множественными ушибами тела. Удары были нанесены в области пояснично-крестцового отдела, грудной клетки, головы и рук». Удары, констатируется в истории болезни, «наносились твердыми предметами, предположительно обрезками железных труб и каблуками сапог». Случилось это в Ветлаге, в лагерном поселке Лесной. Но молодой мощный организм справился, отлежался Стрельцов в лагерной больничке, залечил раны (начальник лагеря сочувствовал ему), потом перевели его на другой лагпункт…
Навещала его в лагере мать, некоторые друзья. Виктор Шустиков вспоминает об одной такой поездке: «Когда мы приехали, а Эдик уже, кажется, года два отсидел, то он уже себя там нормально чувствовал, видно, привык. Сначала мы с ним поговорили, но недолго, он меня обо одном просил: помогите с мячиком и майкой. А потом мать напротив него садится, и начинается у них разговор. С матерью Эдик очень долго говорил. О чем — не знаю, но очень подолгу они разговаривали».
Шустиков, кстати, был одним из тех, кто предложил материально помогать Стрельцову в заключении. В команде решили так: при выплатах премии за победу или по какому другому случаю отчислять деньги Эдику. Половину суммы отдавали Софье Фроловне, половину отсылали Стрельцову. Посылки с едой отправляли в лагерь также болельщики. Он получал от них и письма поддержки.
Стрельцову представлялось, что нет ничего тяжелее лосоповала. Но когда его перевели в лагерь, находившийся в подмосковной Электростали, Ветлаг ему показался курортом. Начальник зоны по прибытии Стрельцова вызвал его к себе, полистал сопроводительные документы, сказал: «Нападающий «Торпедо»? Олимпийский чемпион? Мне футбол не нужен. С меня спрашивают план. На завод!». А ради плана не обращали внимания на такую ерунду, как здоровье. Тем более, если это здоровье заключенных. Заключенные красили изделия из краскопультов — без респираторов, без защитных очков. Совсем худо стало, когда Стрельцова перевели на шлифовку пескоструйными аппаратами. Через полгода силикоз легких обеспечен. Свободным рабочим, занятым на вредном производстве, выдавали молоко, на заключенных эта профилактическая мера не распространялась. Эдик все же пытался поддерживать себя в спортивной форме: делал зарядку, пробежки, возился с мячом.