Правда, как считает Сергей Королев, «возвращение Стрельцова можно было назвать успешным, невероятным, удивительным — как угодно, но все-таки его нельзя было назвать триумфальным. Не удалось вернуться на место героя — герою надлежит быть молодым, удалым, бесшабашным, способным сотворить на поле чудо. А вера в чудо, как о том многократно писалось, — наша национальная черта. Публика Стрельцова по-прежнему любила, уважала и даже по-новому ему, хлебнувшему тюремного, лагерного лиха, сочувствовала — но место Боброва во второй половине 60-х все-таки было вакантным». Но подобное мнение — исключение. Стрельцов приводил публику в экстаз уже своим появлением на поле, а игра его была, по массовым отзывам, действительно чудом.
Вы помните, как Стрельцов оставлял в дураках защитников? И немногие из них, выведенные из равновесия, способны были продолжать честную борьбу. Иные подстерегали, ждали момента, чтобы исподтишка ударить, подсечь, скосить. Тогдашний врач сборной Олег Маркович Белаковский вспоминает: «Против Стрельцова в каждом матче применяли грубые приемы. Но благодаря тому, что он был хорошо подготовлен физически, обладал прекрасной техникой, все делал на высокой скорости, ему удавалось уходить от грубых защитников. И нельзя сказать, что он избегал столкновений, боялся борьбы, наоборот, он был очень смелый, настоящий центральный нападающий таранного типа. Но совсем избегать травм ему, конечно, не удавалось».
Серость способна убить красоту футбола. Для игроков-костоломов всякий талант — раздражитель, от которого надо избавиться. За Стрельцовым в некоторых матчах устраивалась самая настоящая охота. Тренер говорил какому-нибудь игроку: «А ты берешь на себя Стрельцова, куда он туда и ты». И был случай, когда один такой будущий охранник Стрельцова, поинтересовался: «А если он выйдет за кромку поля и сядет на скамейку? — «И ты рядом с ним». — «А если он побежит в раздевалку» — «За ним!» — заорал тренер.
Встречались и совестливые защитники. Играл в одесском СКА Валерий Захаров. Приезжает в Одессу «Торпедо». Тренер Валентин Федоров дает задание Захарову: «Будешь играть против Стрельцова и пожестче с ним, вставь ему пару стыков, наступай на пятки, не давай играть…» И что Захаров? Поставили ему после игры двойку, пригрозили выгнать из команды: либеральничал со Стрельцовым. А Захарову стыдно было сыграть в кость, не мог ударить сзади. Стрельцов забил два гола армейцам.
Стрельцов был человеком незлобивым и от костоломов старался просто уходить. Но порой они бывали слишком настойчивы. Однажды он двинул локтем игрока, который всю игру бил его по ногам. И мгновенно получил красную карточку. Каждое удаление разбиралось на спортивно-технической комиссии. Вызвали туда Стрельцова, тренера Виктора Марьенко. Кричали на них, воспитывали. Стрельцов сидел безучастно, не сказал ни слова. (Так же он вел себя на суде 24 июля 1958 года — не умеет он защищаться). Его дисквалифицировали на пять игр — он встал и вышел, по-прежнему не проронив ни слова. А тренер сказал судьям: «Что вы от него хотите, у него после каждой игры в синяках не только ноги, у него яйца синие, я же это, в отличие от вас, вижу…» Повернулся и вышел.
Да если бы только за Стрельцовым так охотились. За любым талантом. Ноги Боброва были зверски изуродованы стараниями его опекунов — но в хоккее, игре мужской и жесткой, при всей ее суровости, по ногам не бьют, коленные суставы не калечат, и Михалыч, как его уважительно звали в спортивной среде, еще долго гонял шайбу и со сборной СССР выиграл чемпионат мира в Стокгольме в 1954 году и Олимпийские игры в Кортина д’Ампеццо в 1956-м.
К концу 60-х Стрельцов потяжелел, стал медлительнее, жена все чаще говорила ему: мол, хватит, сколько можно, ты уже немолодой… К этому времени, по словам его сына Игоря, он был «весь и побитый, и переломанный».
В 1968 году Стрельцова сломали. На поле. Сам он так вспоминает: «Главное, ведь глупо порвали. Сколько меня прежде ни били на поле, как и всех, впрочем, нападающих, я редко жаловался — судьба. И вдруг, пожалуйста, играем с дублем московского «Динамо», и Никулин — защитник, чья грубость никому не в новинку, но здесь-то мог бы, кажется, укротить себя, — подкатывается под меня. Да так, что я прямо вскрикнул от боли. Ахилл — травма из тех, после которых часто и не возвращаются в футбол».
Александр Ткаченко продолжит повествование о травме: «В 1969 я попал в ЦИТО. Туда же, во второе отделение спортивной травмы, прямо со стадиона привезли Стрельцова с порванным ахиллом. Запомнилось, что в тот день, Игорь Численко, тогда еще игравший, вечером, когда ушли врачи, завез ящик коньяка в его палату и задвинул под кровать. И каждый день, если не был на выезде, заходил проведать Стрельцова».
Ушел из футбола незаметно, без торжественных проводов и прощального матча
Его вылечили, поставили на ноги. Он поиграл еще полгода, но понял, что уже не тот, а что делать — не знал. В «Торпедо» к нему относились холодно-равнодушно: дескать, спасибо, Эдуард Анатольевич, что помог стать чемпионами, но… Впрямую не говорили, но намекали, что пора бы и честь знать, а он не понимал. Он привык играть в футбол, привык жить футболом, и без этого занятия не представлял. Ему предлагали: поможем с тренерской работой — не хотел и слышать. Свои переживания никому не показывал. Пытался держаться бодро, но было заметно, что бодрость эта натужная, неестественная.
А тут еще «натянулись» отношения с другом и многолетним партнером на поле — Валентином Ивановым, с Кузьмой, как его все называли. Иванов — игрок талантливый и человек умный, вовремя уловил момент, когда надо уходить. Ушел с поля, но остался среди тренеров «Торпедо». В этом, новом, качестве Иванов и стал тяготиться Стрельцовым. Сначала перевел играть за дубль, но там Стрельцову было скучно до тошноты. Там-то ему и порвали ахилл. Когда он вернулся после ЦИТО, сразу почувствовал: лишний! Перед сборами позвонил Иванову: «Мне в Мячково приезжать?». В Мячково располагалась торпедовская база. Иванов равнодушно бросил: «Как хочешь…» Ах, как хочешь?! «Тогда я совсем ухожу». — «Это твое дело».
Так Стрельцов окончательно оказался за пределами поля. Миша Гершкович единственный спросил: «Зачем уходишь, Анатольич? Еще можешь поиграть». Стрельцову приятно было, что именно Гершкович, игрок в расцвете лет, не понимает, почему он уходит, не доиграв…
Стрельцов тихо-спокойно, как ему казалось, ушел. Ушел незаметно, без торжественных проводов и прощального матча при огромном стечении народа. А такой матч он заслужил как никто другой из советских футболистов. И уход его — совсем не рядовое событие футбольной жизни — не был, по сути, замечен и отмечен. С горечью он скажет через много лет: «В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без тебя… А вот так».
Стрельцов закончил Институт физкультуры и школу тренеров, но быть наставником солидной команды ему не было дано. Характер не тот. Многие великие игроки, закончив карьеру на поле, становились великими тренерами — Лобановский, Круиф, Бесков, Беккенбауэр. А Марадона не стал, так же как и Герд Мюллер, и Пушкаш, и Численко. Евгений Ловчев, игрок «Спартака» так отозвался о Валерии Лобановском: «Он только на тебя посмотрит, и тебе хотелось летать по полю». Стрельцов и сам понимал, что не его это занятие, быть тренером, объяснял это так: «Понимаете, старший тренер должен быть человеком предельно требовательным, я бы даже сказал — жестким по натуре. Я же — мягкий человек. У меня бы рука не поднялась отчислить кого-нибудь из команды…» Вообще Стрельцов был самым обыкновенным, рядовым, может быть, даже заурядным человеком — во всем, кроме футбола.
Работал с детьми в клубе «Торпедо». Дело свое любил. Но опять же он был из тренеров, которые могут показать, как бить по мячу, как отдавать пас, а мысль футбольную не могут передать. Знаете, бывают замечательные актеры, которые не умеют объяснить, как они играют. Потому их не следует привлекать к преподаванию в театральной школе: они могут показать, как играть ту или иную сцену, а вот объяснить сверхзадачу этой же сцены, зарядить актеров идеей — не могут. Так и Стрельцов.
Поигрывал за ветеранов. Сын Игорь рассказывает, что, когда Стрельцов уже закончил играть, он смотрел футбол по телевизору — и непроизвольно ногами начинал двигать… Как будто сам был там, на поле.