— В каком виде ты предпочтешь съесть их сегодня? — спрашивает Жозе. — Сваренными в розмарине или с гвоздикой и толченым мускатным орехом?
Но, разумеется, не только пища является темой наших бесед, и Жозе в том же тоне может спросить меня:
— В чьей обработке хочешь ты послушать «Ричеркаре» из «Музыкального приношения» — Вебера или Маркевича?
Или, будучи женщиной вспыльчивой, она, читая Тацита, вдруг восклицает с возмущением:
— Но они сумасшедшие, эти римляне! — нападая на меня так, как будто я несу ответственность за все гнусности Калигулы.
В целом нашу жизнь нельзя назвать неприятной. С некоторого времени мы смирились с мыслью остаться здесь навсегда. Мы знаем, что находимся на пути к медленной голодной смерти. Моллюсков не хватает, чтоб поддержать наше существование. Вот уже неделя, как продолжается квадратурный прилив, скалы едва обнажаются при отливе, и сбор моллюсков весьма скуден. Но нам еще удается острить, и мы полушутливо, полусерьезно обсуждаем наш погребальный ритуал. Когда мы ослабеем так, что уже не сможем передвигаться, ляжем в постель. Мне хочется умереть облаченным в черный сирийский халат, расшитый золотом. Жозе решает надеть ожерелье из лунного камня и кольца. Все это даже не так мрачно, как может показаться. Мы смирились с тем, что кажется неизбежным, но полны решимости сделать все, чтобы этого не случилось.
Понимаю, что читателю, пытающемуся представить себе наше состояние, мои утверждения кажутся противоречивыми, более того, бессмысленными. Но нам это не казалось. Мы прожили хорошую и интересную жизнь, и жаловаться нам не на что. Но у нас веские причины для того, чтобы хотеть выжить и выбраться отсюда как можно скорей. Нас все больше и больше терзает мысль о родных. Последние весточки от нас они получили три месяца назад, когда мы были еще в Макасаре. Теперь они, должно быть, уже поняли, что с нами произошло что-то необычное. Мои родители немолоды, и мы понимаем, что горе может их убить, если они еще долго не получат от нас писем. Наши дети взрослые и самостоятельные. Они понимают, что раньше или позже им придется пережить нашу смерть. Но не знать, как это произошло, будет для них жестоким испытанием. Мы безропотно приняли бы нашу судьбу, если бы смогли сообщить им, что не погибли в сумятице шторма на тонущем судне, а спокойно почили в относительно комфортабельных условиях. Они, несомненно, будут сильно горевать, но все же меньше, чем мучаясь неизвестностью на протяжении нескольких лет и представляя себе (а в этих случаях всегда мерещится самое худшее!), какой ужас мы испытывали в последние минуты своей жизни. Что касается меня, то я совершенно удовлетворен своей судьбой; мне полюбился этот дикий остров. Семь-восемь километров, отделяющие реку от Мыса разочарований, и лес за лагерем — вот мои владения, и с каждым днем они кажутся мне все прекраснее. Впервые за всю свою жизнь, с тех пор как себя помню, я обрел покой. Наконец-то я в мире со всем миром и с самим собой. Был бы я один, не шевельнул бы и мизинцем, чтобы уехать отсюда. Но самый большой эгоист из всех людей когда-нибудь да попадает в такое положение, что вдруг начинает понимать: у него есть привязанности и на нем лежит ответственность, от которой нельзя отмахнуться. Мы живем не на безлюдной планете, как бы нам порой этого ни хотелось, и в отнюдь не мирное время. Я начинаю понимать горькую истину: буддийские идеалы нирваны — это порождение чистейшего эгоизма и полного пренебрежения теми, кто любит вас. Платить за свой покой такой ценой я еще не согласен.
Вот выписка из дневника за май[19]:
«Воскресенье 5 мая. На охоте я промахнулся, упустив великолепную индейку, но подстрелил микроскопического воробья! Из него можно сварить немного хорошего бульона. Совсем на манер неудачливого провансальского охотника, над которым потешается вся округа, я вернулся домой, наполнив шляпу грибами. Новый порез на левой ноге воспалился и приносит мно мучения. Утром слушали концерт в тональности ми для скрипки, гобоя и струнного оркестра. У австралийцев хороший музыкальный вкус! После полуночи провожу два часа на пляже, подстерегая морскую черепаху, следы которой видел вчера на песке. Дует пронизывающий ветер, и холод прогоняет меня в постель, куда я забираюсь, так ничего и не увидев.
Среда 8 мая. Серое небо покрыто тучами. В 4 часа утра начинается дождь, столь желанный после недельной засухи: резервуар для воды почти опустел, и мы наполняем его, как и все сосуды, до которых можем достать рукой. Похоже, что это начало сухого времени года. Если дожди совсем прекратятся, мы окажемся в отвратительном положении, так как прудки быстро пересохнут.
19
В книге, очевидно, допущена ошибка. Здесь и далее должно быть март, а не май. —