— Иди, иди ко мне, любимая доченька! Дай я тебя поцелую.
Я, как всегда, увернулась и в свою комнату. Вошла, прислонилась спиной к закрытой двери и только сейчас прихожу в себя. Это надо же? А сердце стучится, волнуется. От этого разговора, от всего этого, больше похожего на допрос, чем беседу матери и любимой дочки. Это она! Все она. И матери, обо мне и Вале и потом. Я ведь так и думала, что это она сдавала девчонок, после осмотра. И какая же она после всего этого. Что? Хорошая? Сама клялась, божилась, что никому не скажет и даже ни, ни. Пусть смело идут к ней на осмотр, и она никому и никогда не расскажет, кто еще, а кто уже не девочка. Вот же, гадина! Недаром ей бойкот объявили в городке. Не стали к ней на прием приходить некоторые беременные. В город стали ездить. Говорили про нее, что она очень грубая, жесткая и при осмотре все время придирается, чего-то требует. Потом еще на женсовете все обсуждали и так ничего и не решили. А она, гадина, затаилась. Я — то знаю. Наверняка она матери все это напела! А ведь, точно! Постой, постой! Это что же получается? Что Валя с ним. С ее мужем? Бывшим мужем этой гадины? Быть того не может! Взволновала меня вся эта бабская болтовня. А насчет дружбы матери и этой гадины, так это точно! Они в чем-то похожи. Жестокие обе. Очень не премиримые и жестокие. Мне становится обидно. Ой, как обидно. А еще от того, что у меня зародилось подозрение. Подозрение. Что Валя, моя Валечка, и она тоже во всем этом замешана. От всего этого, голова кругом. Все что-то хотят друг от дружки, с кем то, толи спят, толи хотят, а толи еще что-то. Кстати! А я ведь с ней, со своей, моей женщиной и не сплю вовсе. После того случая на остановке я с ней еще даже не встретилась. Закрутилась, завертелась. Ну, где же ты, любимая? Неужели это правда, что я слышу. Неужели это действительно так? Что-то неспокойно и сердце волнуется!
Глава 12. Отчего так сердце волнуется
— Здравствуй! Здравствуй, лю… Люди, людей много сегодня. Давай сядем вот за тем столиком.
Все это я успеваю произнести, пока отходим с ней от кассы столовой с подносами. А ведь эта кассирша прислушалась! И та, на раздаче, вылупилась и смотрит! Вот же! Это действительно так? Или мне только кажется? Я волнуюсь и вдвойне. И потом от того, что все ночь только и думала о ней и этом противном разговоре, допросе.
— Ты, как? Все в порядке. — Это она мне. Протягивает руку, а я не беру, оглядываюсь. Мне опять кажется, что за нами все время следят и на раздаче и за столиками. Вот же!
— Что-то случилось? Что я тобой? Ты чего? — Спрашивает Валя тревожно. И сама убрала руку со стола.
Я молчу, глянула на нее и еще тревожней на душе. А если я спрошу и услышу? То, что тогда? Тогда катастрофа! А как же я? Что я буду без нее? Я впервые представила, что могу ее потерять и от того все никак не могу начать, спросить ее. А мне надо! Мне просто необходимо расспросить ее о нем. И я, поперхнувшись, говорю, так и не решаясь ее спросить.
— Ешь, давай! А то остынет.
Она, как назло, ест с аппетитом, а у меня ком в горле и я уже не могу, не то, что есть, а вообще. У меня все из рук валится, и на глазах наворачиваются слезы. Чтобы не выдать себя я наклоняюсь над тарелкой, подношу ложку ко рту, но слезы предательски капают. Кап, кап. Прямо в тарелку. Кап, кап. Только бы она не заметила, только бы сейчас не спросила? Я борюсь, но все никак не могу остановить, подавить эти предательские слезы. Наконец, вздохнув, я спрашиваю, не подняв головы и уткнувшись в тарелку.
— Тебе хорошо с ним? Ты, его любишь?
Не вижу ее лица. Но ложка в ее руке замерла. Она не дрогнула, а просто зависла на полпути от тарелки к ее рту. Ее рту, что меня целовал, что еще, может сделать такое, и чего я все жду от нее. А оказывается мне не ждать? Не ждать ее губ? Не ждать ее ласки и рук? Мне теперь не достанется этой близости и желания. Она его разделяет с ним! А может не только с ним? А с тем, отцом Танькиным? Это что? Что? Этого не было? Да, что это я? Ведь она не моя! Она ничего не видит! Она …, она…
Вскочила из-за стола и, не оглядываясь на улицу. Выскочила и только сейчас вздохнула полной грудью. Не оглядываясь быстро пошла и тут же за угол. И потом, быстро, быстро домой, срываясь на легкие пробежки. Бегу, мчусь, а по щекам слезы!
Опомнилась уже дома. Все на службе и мне надо ехать на тренировку, но я не могу. Не хочу! Ничего не буду делать. Все! Вот так. Завалюсь на диван и буду лежать. Пока не высохнут слезы. Лежу и думаю. А что тут думать? Все ясно! Раз она не ответила, а затянула с ответом, то все это правда! Она с ним. Еще бы! Старшина и офицер, летчик. Нет, не летчик, штурман, по-моему. Ничего себе! Хорошая партия! Так! Ясно. А что же я? Как быть мне? Что опять на себя ручки накладывать? Это сейчас! Это мы можем. А если? Если не так! А вот сейчас взять и дать согласие на сборы. А, что? Это выход, идея. Я на две недели уеду, а там все успокоится. А как же ручки? А что, они разве не со мной поедут?