По избе бродила серая кошка. Она заглядывала во все углы, принюхивалась, вытягиваясь в струнку, и время от времени, поднимая голову, тихо, сипло мяукала. Парнишка подошел к кошке, поднял ее и прижал к себе. Тулуп Егора свалился на пол с его плеч, но он не обратил на это внимания. Его движения, казавшиеся неловкими и небрежными, по-видимому, не доставляли кошке неудобства — она боднула грязную ладонь парнишки и ластилась к его мокрой рубахе доверчиво и спокойно.
— Чай, Муська? — спросил Егорка.
— Да…
— А тебя как зовут?
— Симка.
— Симоном крещен?
— Нет… Серафим…
Егорка невольно улыбнулся. Оставив Симку гладить кошку, смешно повисшую в его руках, будто живая игрушка, Егор прошелся по избе, оглядывая углы. Нашел на полатях груду тряпок, откинул грязную юбку, сорочку, какую-то неопределенную рвань в синий горошек — и обнаружилась истасканная ситцевая рубаха с прорехами на рукавах. Егорка взял ее.
— Симка, — окликнул он. — Отпусти кошку. Негоже в мокром-то — озяб, чай…
Симка будто спохватился. Он бережно поставил кошку на пол и подошел, стягивая мокрую рубаху с плеч. Его губы посинели, он время от времени начинал мелко дрожать — но сам, вероятно, не замечал этого, занятый судьбой кошки и своими мыслями. Егору было холодно смотреть на него.
«Наша потеряшка, — думал он печально. — Ровно искорка в потемках. Душенька, верно, отроду открыта, а как жить с этим — не ведает. А тело-то — былинка на ветру… Как оставить тут — на погибель же… Стрелы-то у охотников в человечью кровь целят, не разбирают; так он, чай, из первых меченых будет. По делу я сюда пришел, по делу».
Егор надел на Симку рубаху и снова укутал тулупом. Муська путалась у Симки в ногах, бодалась и мурлыкала, Симка снова поднял ее и сунул за пазуху. Кошка заурчала на всю избу; теплота ее живого тельца согрела Симку быстрее, чем сухая одежда. Он взглянул на Егора — и вдруг вспомнил:
— Хочешь кипрея?
Егор улыбнулся.
— Ежели сам нальешь — хочу.
Симка, придерживая кошку на груди, налил из маленького помятого самовара едва теплого кипрейного отвара в жестяную кружку, протянул Егорке, придвинул ему хромую табуретку. Теперь он улыбался и болтал, насколько мог, заглядывая Егору в лицо:
— Вот чая… нет. И сахара… прости… так только…знаешь — кипрей, он…
— Это ничего, что чая нет, — сказал Егорка. — Так лучше.
— Голодный?.. Хлеб вот… только…
Егорка отломил кусочек черствого хлеба, улыбнулся.
— Спасибо, хозяин. Хочешь, песенку сыграю тебе?
Симка кивнул. Егор достал из футляра скрипку и показал ему. Симка прикоснулся к скрипке кончиками пальцев, и по его лицу промелькнула тень смутного узнавания, но заговорить он даже не попытался.
Егор заиграл. Для Симки он создавал радугу над деревней, снопы солнечного света из-за туч, зайчики на пляшущей воде и веселых птиц — синичек, зарянок, соек и горихвосток…
Симка пристроился на лавке, облокотившись на колени, глядел на Егора, не мигая — было видно, что совсем ушел в собственную грезу, исчез из избы. Кошка замерла, обхватив его лапой за шею. Их общий вид был так забавен, что Егор отвлекся от музыки и закончил песню раньше, чем собирался.
Симка еще несколько мгновений просидел, не шевелясь, в своих мыслях. И вдруг его как будто осенила неожиданная и ослепительная идея. Он очнулся, просиял, схватил Егора за руку, радостно выпалил:
— Ты — из тех, да?!
«Вот те раз, — подумал Егорка. — Ай да глазки! Ну и что прикажешь делать с тобой, с таким глазастым?»
— Из каких это? — спросил весело.
— А… из тех… там! В лесу… знаешь — в лесу!
— Ага. Птички?
— Птички! — Симка залился совершенно детским смехом. Так хохочут совсем маленькие и совсем еще чистые детки, когда им предлагают что-то заведомо нелепое, например — надеть башмачок на ладошку или варежку на ногу.
— Ай, не птички? Так белки?
Симка закатился совсем.
— Белки!
— Так они ж, чай, в лесу — белки?
— Белка!
— Да, Симка, белки — они такие. В лесу-то…
Симка хохотал, сгибаясь пополам и обнимая кошку, когда Егор услышал, как хлопнула дверь и зашуршали в сенях.
— Симка, — окликнул гнусавый женский голос, — ты чего это?
Симка, с трудом удерживая смех, сказал Егору:
— Мамка.
Егор как-то внутренне напрягся. Ему не понравился голос, но когда женщина вошла в горницу, ее лицо понравилось Егорке еще меньше.