Федор кивнул, глядя в окно. Во дворе наступили настоящие сумерки, было тяжело разобрать что-то из ярко освещенной комнаты, только его лицо отражалось в темном стекле, как в воде. Ух и гадкая же дыра эта Прогонная, хоть и золотое дно! Рыжий щенок с жутким взглядом… Деревенский дурачок с куницей за пазухой, кусающий губы, бросивший в лицо: «Уезжай!» Громадный облом с сивой гривой — который, оказывается, волков жалеет… Выживший из ума старый раскольник, считающий Федора антихристом — и его отродье, фанатичные хамы… Кошмарный конокрад, тень за спиной желанной Оленки… Хороша деревенька!
— Я тут со всеми разберусь, — шепнул Федор про себя одними губами, без звука. — Я тут всех выведу на чистую воду со временем. Дайте только срок — я всю погань отсюда выведу.
Вот тут-то и вбежала в комнату бледная Сонька, похорошевшая от ужаса.
— Федя, — кажется, хотела крикнуть, но сказала тихо, — там… сова. В окно глядит.
Нелепое это сообщение должно было рассмешить Федора, но отчего-то испугало. Даже сердце ёкнуло против воли — очевидно, после разговора с Игнатом разыгралось воображение.
— Тут же лес, Сонечка, — сказал Федор с кривой усмешкой. — Скоро уже ночь. Совы летают по ночам, но, уверяю тебя, на нашем дворе их, скорее, интересуют мыши, чем окна.
Софья опустила руки.
— Мне все время страшно, Федя, — сказала она, чуть не плача, нервно теребя оборку на платье. — Я просто взглянула в окно — а там эта ужасная сова… Я закричала бы, если бы не пропал голос… Я уже так боюсь этого леса… Федя…
Игнат кашлянул.
— Софья Ильинична, — сказал он фатовским тоном, — а покажите-ка мне эту сову! Сейчас мы ее, — и прицелился пальцем в заоконную темноту, — бабах! — а после чучело вам набьем. Для смеху, а?
Софья бледно улыбнулась и кивнула. Федор вскинул ладонь в победном жесте:
— Давай, стрелок! По волку промазал — по сове не опозорься.
Игнат рассмеялся и вышел, через минуту вернувшись с ружьем.
— Дробью, — сказал он, поглаживая ложе. — Чтоб не испортить. Сейчас мы из нее, чертовки… простите, Софья Ильинична, из совы этой пух пустим! Где вы ее видали?
Софья улыбнулась уже куда веселее, а Игнат накинул полушубок и вышел во двор — где вечерняя темнота освещалась лишь парой фонарей и желтым светом окон.
Федор потрепал Софью по щеке, как девочку, и уже собрался сказать что-то, снисходительно-ободряющее, как со двора грянул выстрел.
Да, Федор не вернулся в Прогонную, и Демьян, как только сгустилась вечерняя темнота, полетел к барской усадьбе. Сова у него выходила — хоть куда, как настоящая. Барыня его, Гликерия Тимофеевна, сказывала, что настоящие ночные князья оборачиваются более летучими мышами — но мышкам по зимам летать холодно, да и мордочки у них больно противные, словно поросячьи. Сова — дело другое. Красивая птица и чудная, летает плавно, тише ночного ветра, глазищи громадные, яркие, словно фонари, когти страшенные — одно слово, навьё крылатое. И бесшумный стремительный полет над затаившимся лесом Демьяна потешил — но на душе все равно было тяжко.
Жутко идти без зову.
Это только живой невежда считает, что навьё в Божий промысел не верит; на самом-то деле, ночные жители только Его волей и дышат. Барыня Гликерия Тимофеевна говаривала, что промысел или, иначе, Предопределенность — из всех уставов главный, а для мертвяка наиважнейшее — эти дороги людских судеб примечать и не пересекать до срока, иначе беда. Вот и выходит с живым, вроде как, обмен: ты ему — покой, он тебе — силу.
Барынин ухажер, худенький парнишка, но настоящий навий князь, раз ночью стихи читал. Усталому, мол, видится смерть как бы прохладной рекой, чтоб пыль смыть, или благоуханными цветами, чтоб душу утолить. Душевные стихи — и Демьянка хорошо их запомнил, хоть и не наизусть.
И потому относился к усталым с особым чувством — а уж они-то его привечали. Старики, кто уж жить измаялся, те даже ворчали порой, где, мол, тебя, навьё, носило столь времени, давно заждались, мол. Бабы несчастные, надорванные да битые, в иное время чуть не молили — иначе, мол, только в петлю впору — а если приходил, целовали в уста, да говорили ласковое. Детишек Демьянке тяжело было отпускать — да как держать-то, если упал да косточки на хребте переломил или чугун кипятка на себя выплеснул? Такому-то бедолаге, ангельской душеньке, лишний часок на свете прожить — только промаяться…
Демьян так о себе понимал, что он у живых вроде проводника к Божьему престолу — а потому лешаков побаивался. Божественного в них виделось маловато; барин Юлиан Анатольевич, белокурый красавец, навий князь из французов, высказал, что лесная Охота служит Случаю, а Случай — штука, скорее, от лукавого. Демьянка Юлиану Анатольевичу поверил. Охоту ему выпало увидеть один-единственный раз, но с тех пор хотелось бежать с дороги любого мрачного лесного всадника на жеребце из черного дыма. Тот, что встретился в Прогонной, еще разговаривать стал — а прочие лишь направляют стрелу в сердце, мол, убирайся, пока цел! И уберешься…