Пожалуй, имело смысл идентифицировать изображенный особняк, что легко можно было сделать с помощью словаря географических названий, а затем отослать гравюру мистеру Брикнелу, присовокупив пару замечаний относительно суждений этого джентльмена.
Мистер Уильямс зажег свечи, так как уже стемнело, приготовил чай и наполнил чашку своему другу, с которым перед тем играл в гольф. (Власти этого университета отдавали предпочтение такому виду досуга.) Друзья пили чай и вели беседу. Любители гольфа сами могут вообразить, о чем они говорили; имеющий же совесть писатель не должен мучить ею читателей, далеких от гольфа.
В заключение было сказано, что некоторые удары могли быть и получше; впрочем, в ряде критических ситуаций обоим игрокам было отказано в везении, на кое вправе надеяться любое человеческое существо. Именно в этот момент друг – назовем его профессор Бинкс – взял в руки гравюру в раме и осведомился:
– Что это за место, Уильямc?
– Именно это я и хочу выяснить, – ответил Уильямс, подходя к книжной полке за словарем географических названий. – Посмотрите на обратную сторону. Какой-то …нгли-холл не то в Суссексе, не то в Уэссексе. Как видите, оторвана половина названия. Вы случайно не знаете это место?
– Наверно, гравюра прибыла от того самого Бритнела, не так ли? – предположил Бинкс. – Это для музея?
– Думаю, я мог бы купить эту гравюру шиллингов за пять, – ответил Уильямс, – но по какой-то неведомой мне причине он запросил две гинеи. Понятия не имею, почему. Это посредственная гравюра, и тут нет ни одной фигуры, чтобы как-то оживить ее.
– Пожалуй, она не стоит двух гиней, – согласился Бинкс, – но я считаю, что она не так уж плоха. По-моему, лунный свет совсем недурен. И мне кажется, что тут были фигуры или, по крайней мере, одна фигура – у нижнего края.
– Ну-ка, посмотрим, – заинтересовался Уильямс. – Да, свет, в самом деле, изображен довольно искусно. А где же ваша фигура? Да, да! Тут только голова, на переднем плане.
У самого края гравюры действительно было черное пятнышко – закутанная голова мужчины или женщины, обращенная затылком к зрителю, а лицом – к дому.
Уильямс не заметил ее прежде.
– И тем не менее, – упорствовал он, – хотя гравюра и выполнена более искусно, чем мне казалось, не могу же я потратить целых две гинеи из музейных денег на изображение неизвестного мне особняка.
Профессору Бинксу нужно было заняться своей работой, и вскоре он удалился. Близилось время обеда в университетской столовой, а Уильямс все еще тщетно пытался определить, какое место изображено на гравюре. «Если бы перед «нг» осталась гласная, было бы гораздо легче, – размышлял он. – А так это может быть что угодно, от Гестингли до Лэнгли, к тому же полно других названий с этим окончанием, и вовсе мне неведомых. К сожалению, у этого дурацкого справочника нет алфавитного указателя окончаний».
Обед в колледже мистера Уильямса был в семь часов. Не стоит его описывать, тем более что за столом он встретился с коллегами, с которыми днем играл в гольф. Они перебрасывались словами, не имеющими никакого отношения к нашей истории, зато впрямую связанными с гольфом.
После обеда они провели около часа в профессорской, а вечером несколько человек собралось в апартаментах Уильямса. Не сомневаюсь, что там играли в вист и курили. В перерыве между этими занятиями Уильямс не глядя взял со стола меццо-тинто и передал его лицу, проявлявшему умеренный интерес к искусству. При этом он сообщил, откуда взялась гравюра, а также рассказал подробности, уже известные нам.
Этот джентльмен небрежно принял ее, взглянул не без любопытства и сказал:
– Это очень хорошая работа, Уильямс. В ней присутствует атмосфера периода романтизма. Как мне кажется, великолепно удался свет, а фигура на переднем плане, хоть и слишком гротескна, но очень выразительна.
– Да, вам так кажется? – проговорил Уильямс, который как раз в эту минуту угощал собравшуюся компанию виски с содовой и потому не мог подойти, чтобы снова посмотреть на меццо-тинто.
Было довольно поздно, и гости собирались расходиться. Когда они откланялись, Уильямсу пришлось написать пару писем и доделать кое-что по работе. Наконец, уже после полуночи, ему захотелось спать, и он зажег свечу, с которой всегда отправлялся в спальню, и погасил лампу. Гравюра лежала на столе, там, где ее оставил последний, кто на нее смотрел. Когда Уильямс гасил лампу, взгляд его упал на меццо-тинто. От увиденного он чуть не выронил свечу и, как теперь уверяет, непременно лишился бы чувств, если бы остался в темноте. Но поскольку этого не случилось, Уильямс нашел в себе силы поставить свечу на стол и хорошенько рассмотрел гравюру. Этого не могло быть, и все же совершенно определенно было! В середине лужайки перед неизвестным домом появилась фигура, хотя в пять часов там не было никого. Она ползла на четвереньках к дому. На ней было какое-то странное черное одеяние с белым крестом на спине.