Я не узнавал его. Он был совершенно другим, не таким, каким представлялся мне по письмам. Может, что-то случилось, что он так изменился? И уж совсем я не мог понять, почему он так настойчиво отваживает меня от этого места. Приглашал, просто-таки соблазнял столько лет, а когда я наконец приехал... И ведь должен был догадаться, что я просто пошутил. Но может, он еще по дороге, пока мы сюда ехали, начал меня подозревать, что я тоже — совсем не тот человек, которого он представлял себе по письмам. А моя реплика насчет покупки домика только подтвердила это.
— А вы говорите... — повторил он, словно разговаривал сам с собой. — Поверьте, когда я возвращаюсь домой, приходится к самому себе привыкать заново, собирать себя по кусочкам, начиная с самого детства, с первых слов, первых мыслей, первого плача, чтобы снова почувствовать, что я — это я. Здесь живешь, как на сцене. А что такое человек без тайны, что? Сами скажите. — И, почти закипая от злости: — Христом Богом клянусь, продам я этот домик! И уеду.
Он вылил остатки пива из банки в стакан и, снова погрузившись в молчание, вглядывался в шумевшее перед нами водохранилище. Наверное, надо было что-то сказать, может, он даже ждал этого. Но мне ничего не приходило в голову, кроме того, что надо уехать сегодня же. Но я решил, что сейчас — неподходящий момент, чтобы об этом сообщать. И спросил, словно невзначай:
— А где эти могилы, о которых вы мне писали, что там больше всего грибов?
— А что, вы хотели бы сходить за грибами? Нет, не сейчас, не сейчас. — И он вскочил. — Принесу еще пива. А может, приготовить что-нибудь? Не проголодались? Я чуть позже приготовлю. Я привез жареную курицу, только разогреть.
Пан Роберт ушел, вернулся и вдруг замер с банками пива в обеих руках:
— Вот взгляните. Похоже, новенькая. Никогда ее здесь не видел. Надо будет разузнать, кто такая. Вон там. Посмотрите! — Он поставил пиво на стол, открыл, налил себе и мне. — Честно говоря, только это меня здесь и держит. Иначе давно бы продал. — Он отпил немного из стакана и опять стал смотреть по сторонам, время от времени поглядывая на меня то ли с улыбкой, то ли с насмешливой гримасой; глаза у него совершенно изменились, в них зажглось что-то почти хищное. — Та тоже ничего. Вон, в лодку садится. Эту я знаю. Да-а, любит это дело, уж такая затейница! Я вам покажу еще одну по соседству, в двух домиках отсюда. Только она, наверное, еще не приехала.
Честно говоря, я слушал и не верил, что передо мной пан Роберт. Тот пан Роберт, которого я знал по письмам, открыткам, телефонным звонкам. И раздумывал, что же в нем настоящее — то, что он сейчас говорил, или то, что он писал мне на протяжении стольких лет. А может, ни то ни другое? Но виду не подавал.
— Или вон та, посмотрите. По берегу идет. Даже смотрит в нашу сторону. Это — единственное, что меня еще удерживает, несмотря на все неудобства. Потому что здесь вы ее берете у самой природы. А взять у природы — не то же самое, что с улицы или из кафе. Эх, природа, природа... И самого скрюченного выпрямит. Чего она там бродит, интересно? О, ложится. Загорать будет. Часами может лежать на солнце. Лето только началось, а она уже черная, как негритянка. Хотя если честно, я не очень люблю таких загорелых. Зато с ними намного проще. Что они, зря мучились, на солнце лежали? И уж конечно, мучились не для своих баранов — законных супругов. Тех заставляют животы подтягивать на лодках, на байдарках. И то сказать, сколько можно с таким, законным? Год-два и — прощай, верность. К счастью, мир отказался от всех этих предрассудков, обычаев, привычек. Человек сегодня уже неспособен на длительные отношения. Все за чем-то гонятся, к чему-то стремятся, и ближний — все равно что кандалы на ногах. Разговаривать уже неохота, а здесь приходится. Не о чем, а приходится. Конечно, случаются браки до гробовой доски. Но это уже — диковинка. Еще немного — и к таким супругам будут экскурсии водить, как в замки, соборы, музеи. Супружество, по правде говоря, стало обществом с ограниченной ответственностью. Развалится — организуют новое. Так оно и крутится, лишь бы как-нибудь, лишь бы дальше, лишь бы до конца. Ни черта не стоит эта наша жизнь, так я вам скажу. Все наши сны, мечты, надежды. — Вдруг глаза его заблестели. — О, глядите. Приехала. Ну, та соседка, что я говорил. Посмотрите на нее в купальнике. Глаз не отвести. Иногда топлес загорает. А как же, и сюда докатилось. Почему бы и нет? В таких делах не существует ни границ, ни языков, ни всяких там фиглей-миглей. Надо будет ее как-нибудь на лодке покататься пригласить. Может, представится случай. Ну да, мы здороваемся. Но что-то меня удерживает, не могу себя перебороть. Кажется, вот-вот — но вся смелость неизвестно куда девается. Может, для начала лучше бы ее ежевику пригласить пособирать? Наверное, уже поспела. Пойду в следующее воскресенье в лес, посмотрю. Только она может не захотеть, ежевика же колется. Жаль, земляника уже сошла. Только это меня здесь и держит. Вот сами скажите, что на самом деле человек имеет от жизни? За все эти заботы, усилия, бессонные ночи, горести? А если прибавить еще и болезни, и другие несчастья — что в результате? Посидели бы денек в моей лавке. Сувенирной. Ха! Лавку тоже продам к чертям собачьим!