Еще когда на стройках работал, если только была там библиотека, брал домой книги. И перед сном непременно прочитывал хотя бы несколько страниц. В зависимости от того, насколько вымотался. Но даже если очень, обязательно должен был почитать, иначе не усну. Даже если пьяный. Не понимал, что читаю, но читал. В конце концов, необязательно сразу все понимать. Жизнь ведь тоже: сколько ни живи — не поймешь. Я сюда много всего привез — телевизор, радио, магнитофон, видеомагнитофон, кучу пластинок. Все там, в комнате.
Мне неинтересно, кто они, кто в каком домике живет. Но я должен знать, хоть мне это совершенно ни к чему. Должен помнить, что, где, когда, кто кому и так далее. Должен сторожить их домики в несезон. Должен одно, другое, десятое, хотя, в сущности, не должен, потому что вообще уже ничего никому не должен. Насобирают грибов — зовут меня, чтобы пришел, посмотрел, нет ли ядовитых. И приходится идти — еще отравятся, чего доброго...
Свободу я их ограничиваю! Можно подумать, кто-то из них знает, что это такое. Приходят ко мне со всякими обидами, жалобами, я должен их выслушивать. И стучат друг на друга, а как же. Куда же без этого, если столько домиков, столько людей. Иногда я себя чувствую ксендзом на исповеди. Только ксендзов учат, как забывать. Отпустят грехи и забудут. А я и не отпускаю, и забывать не умею. Вот и скажите после этого, кто тут чью свободу ограничивает.
Свобода... уже в самом этом слове, можно сказать, кроется противоречие. Так же, как в наипрекраснейшей иллюзии тлеет отчаяние. Потому что если понимать это как свободу от всех обязанностей, то и от себя также. Ведь человек сам для себя — самая тягостная обязанность. Зачастую почти невыносимая. Некоторые люди сами для себя невыносимы. Далеко за примером ходить не надо — дядя Ян. Ведь ничего особенного не случилось, чтобы ему пришлось сделать то, что он сделал. А то, что, возможно, и случилось, во всяком случае, то, в чем его подозревали, — уж это он сумел бы пережить. И не такие вещи человек переживает. Потому ли он повесился, что был свободен? Или не мог иначе освободиться от самого себя? Я вам одно скажу: свободный человек непредсказуем. Не только для других. Прежде всего для самого себя.
Когда я об этом думаю, то прихожу к выводу, что свобода — всего лишь слово, как и множество других подобных слов. Они не означают того, что хотели бы значить, потому что не получается. Слишком высоко метят и в результате достигают лишь иллюзии. Ничего удивительного, ведь вся наша жизнь — сплошная цепь иллюзий. Иллюзии нами руководят, иллюзии ведут нас. Подталкивают, сдерживают, определяют цели. Иллюзия нас порождает, а смерть — лишь переход от одной иллюзии к другой.
Есть же такие слова, которые не имеют постоянного значения. Слова, которые подходят к любому нашему устремлению, мечте, тоске, мысли. Можно сказать, слова бестелесные, заблудшие во вселенной других слов, слова, ищущие свои смыслы или, точнее, свои картинки. Взять хотя бы вечность, небытие. Кто знает, может, и свобода — из ряда таких слов? На самом деле их следует остерегаться, поскольку они способны взять на себя любой смысл и любую картинку. В зависимости от того, насколько мы готовы им поддаться и для чего хотим их использовать. На мой взгляд, даже природа не обладает свободой.
Признаюсь, держат меня здесь только дети, иначе давно бы бросил, перестал быть сторожем. Да, я люблю детей. Может, только детей еще и люблю. Себя? А почему вы спрашиваете? За что мне себя любить? Детей привозят, так они ко мне бегут. Я всегда выполняю их просьбы, все показываю, объясняю. Червяков им для рыбалки накопаю, удочки снаряжу, учу отличать одну рыбу от другой, плавать. А если что-нибудь сломают — починю и слова не скажу. Иногда в лес вожу целой компанией, побольше или поменьше. Конечно, с разрешения родителей. Мы учимся определять деревья, чтобы они умели различить, где дуб, бук, лиственница или ель. Собираем землянику, ежевику или шишки, желуди. Я показываю, как отличить ядовитые грибы от неядовитых. Время от времени загадываю им всякие загадки, чтобы лучше запоминали. Увидим птицу — объясняю, что это за птица и как ее не перепутать с другой. Найдем гнездо — говорю, какая птица его свила и какие гнезда вьют другие. А устанут — садимся, и я им что-нибудь рассказываю. О чем? Нет, о том, что здесь когда-то случилось, — нет. И на могилы никогда не вожу. От этого они могут перестать быть детьми, ведь это вовсе не от возраста зависит, ребенок ты или нет.