— Я должен пройти в лавку, — решительно говорит побледневший отец и добавляет: — Тебе идти со мной незачем, будешь только мешать. Возвращайся в Санаторий.
Голос трусости советует мне послушаться отца. Я вижу, как он втискивается в сомкнутую стену толпы, и теряю его из вида.
Боковыми улочками я торопливо крадусь в верхнюю часть города. Я понимаю, что по этим крутым дорогам смогу обойти по дуге центр, забитый скоплением людей.
И действительно, в верхней части города толпа оказалась не такой густой, а вскоре и вообще исчезла. По пустынным улицам я спокойно дошел до городского парка. Тут темным синеватым светом, словно траурные асфоделии, горели фонари. Вокруг каждого танцевал рой майских жуков, тяжелых, как пули, несомых косым, боковым полетом вибрирующих крыльев. Некоторые упали на землю и неуклюже копошились на песке; у них были выпуклые спины, словно бы с горбами жестких надкрылий, и они пытались сложить под них развернутые тоненькие пленки крылышек. По газонам и дорожкам прогуливались люди, ведя беззаботные беседы. Крайние деревья свешиваются над дворами домов, находящихся глубоко внизу и притиснутых к стене парка. Я шел вдоль этой стены; с моей стороны она была всего лишь мне по грудь, но снаружи опадала к тем дворам подпорной стенкой высотой поболее этажа. В одном месте к стене примыкал узкий скат из убитой земли. Я с легкостью перескочил через ограждение и, пройдя по этой перемычке, пробрался между тесно стоящими домами на улицу. Мой расчет, подкрепленный превосходной пространственной интуицией, не обманул меня. Я оказался почти что напротив санаторного здания, флигель которого смутно белел в черном обрамлении деревьев. И вот я как обычно вхожу через воротца в железной ограде на задний двор и уже издали вижу собаку на ее посту. И как всегда при этом зрелище меня передергивает от отвращения. Я собираюсь со всей возможной поспешностью миновать пса, чтобы не слышать этого вырывающегося из глубины души стона ненависти и вдруг с ужасом — я не верю своим глазам — вижу, как он огромными скачками удаляется от будки (оказывается, он не привязан!), с глухим, точно из бочки, лаем бежит вокруг двора ко мне, намереваясь отрезать мне отход.
Оцепенев от страха, я отступаю в противоположный, дальний угол двора и, инстинктивно ища укрытия, прячусь в стоящей там маленькой беседке, хотя совершенно ясно понимаю тщетность моих усилий. Мохнатая зверюга прыжками приближается, и вот уже его морда появляется у входа в беседку, замыкая меня в ловушке. Еле живой от ужаса, я соображаю, что пес размотал свою цепь, которая тянется за ним через весь двор, на всю длину, и беседка оказывается вне пределов досягаемости его зубов. Но я в таком паническом страхе, что почти не испытываю облегчения. Не чуя под собой ног, близкий к обмороку, я поднимаю глаза. Ни разу еще я не видел его так близко, и только теперь с глаз моих спадает пелена. Как велика сила предубеждения! Как могущественно воздействие страха! До чего же я был слеп! Ведь это же человек. Человек на цепи, которого я в упрощающем, метафорическом, обобщающем восприятии, не знаю почему, принимал за собаку. Прошу меня правильно понять. Это была собака — вне всяких сомнений, но в человеческом обличье. Собачья сущность является сущностью внутренней и может в равной мере проявляться как в облике человека, так и в облике животного. Передо мной же в проеме беседки находился, чуть ли не наизнанку вывернув пасть и скаля в угрожающем рычании зубы, мужчина среднего роста, заросший черной щетиной. Желтое костлявое лицо, злые и несчастные черные глаза. Судя по черному костюму и по бороде вполне цивилизованной формы его можно было бы принять за интеллигента, за ученого. Это вполне мог бы быть старший неудачливый брат доктора Готарда. Однако первое внешнее впечатление было ошибочным. Его большие измазанные клеем руки, две резкие и циничные борозды, идущие от носа и теряющиеся в бороде, а также вульгарные морщины на низком лбу мгновенно развеивают это заблуждение. Скорей, то был переплетчик, крикун, митинговый оратор, партийный фанатик — человек необузданный, с темными бурными страстями. И именно из-за этой бездны страстной ярости, из-за конвульсивного ощетинивания всех фибров, неистового бешенства, злобно облаивающего протянутую к нему палку, был он стопроцентным псом.