Мою телеграмму получили? Горничная развела руками, глядя куда-то в сторону. Глаза ее косили на полуотворенную дверь, и она ждала лишь возможности нырнуть в нее.
— Я приехал издалека, телеграммой заказал номер в этом доме, — с некоторым уже раздражением объяснял я. — К кому мне обратиться?
Горничная не знала.
— Может, вы сходите в ресторан, — лепетала она. — Сейчас все спят. Когда господин доктор встанет, я доложу о вас.
— Спят?.. Но ведь еще день, до ночи далеко…
— У нас все время спят. А вы не знали? — она с удивлением подняла на меня глаза. — Впрочем, тут никогда не бывает ночи, — кокетливо добавила она. Ей уже расхотелось убегать, и она, чуть покачивая бедрами, теребила кружева передника.
Я махнул рукой. Вошел в полутемный ресторан. Там стояли столики, большой буфет занимал всю стену. После долгого перерыва я почувствовал, что ко мне вернулся аппетит. Мне очень понравились пирожные и торты, которыми в изобилии уставлены были полки буфета.
Я положил чемодан на один из столиков. В зале никого не было. Я хлопнул в ладоши. Никакого ответа. Заглянул в соседний зал, побольше и посветлей. То ли широкое окно, то ли лоджия открывала вид на уже знакомый пейзаж, застывший в обрамлении оконной ниши в глубокой своей печали и отрешенности, подобно траурному memento[9]. На покрытых скатертями столиках еще стояли остатки недавней трапезы, откупоренные бутылки, недопитые бокалы. Кое-где лежали даже чаевые, еще не собранные прислугой. Я вернулся к буфету, принялся рассматривать пирожные и паштеты. Выглядели они весьма привлекательно. Я пребывал в сомнении, прилично ли будет самому себя обслужить. И чувствовал, как во рту собирается слюна. Особенно меня соблазняли пирожные из песочного теста с яблочным мармеладом. Я уже собирался взять серебряной лопаткой одно такое пирожное, но тут почувствовал, что позади меня кто-то стоит. Оказалось, то вошла горничная в войлочных туфлях и пальцами коснулась моей спины.
— Господин доктор просит вас к себе, — сообщила она, разглядывая ногти.
Горничная шла впереди и, уверенная в магнетической силе, какой обладают ее покачивающиеся бедра, даже не оборачивалась. Мы проходили мимо десятков дверей под номерами, а она развлекалась тем, что усиливала воздействие этого магнетизма, регулируя расстояние между нашими телами. В коридоре становилось все сумрачней. Уже в совершенной тьме она на миг, как бы нечаянно, прижалась ко мне.
— Вот двери комнаты доктора, — шепнула она. — Можете войти.
Доктор Готард принял меня, стоя посреди комнаты. Он был невысок ростом, широкоплеч, лицо его покрывала черная щетина.
— Мы получили вашу телеграмму еще вчера, — сказал он. — Послали на станцию нашу коляску, но вы приехали другим поездом. К сожалению, железнодорожное сообщение оставляет желать лучшего. Как вы себя чувствуете?
— Отец жив? — спросил я, впиваясь тревожным взглядом в его улыбающееся лицо.
— Разумеется, жив, — ответил он, спокойно выдержав мой вопрошающий взгляд, и добавил, прищурив глаза. — Естественно, в границах, обусловленных ситуацией. Вы ведь не хуже меня понимаете, что с точки зрения вашего дома, с перспективы вашей страны — отец ваш умер. И полностью исправить это невозможно. Произошедшая смерть бросает определенную тень на его здешнее существование.
— Но сам отец ничего об этом не знает, ни о чем не догадывается? — шепотом поинтересовался я.
Доктор с совершеннейшей убежденностью затряс головой.
— Можете быть спокойны, — ответил он, тоже понизив голос. — Наши пациенты ни о чем не догадываются, просто не способны догадаться… Весь фокус заключается в том, — добавил он, готовый привычно продемонстрировать механизм этого фокуса на пальцах, — что мы перевели время назад. Мы опаздываем во времени на некоторый промежуток, величину которого определить не способны. Все сводится к простому релятивизму. Одним словом, смерть вашего отца, которая уже произошла у вас на родине, здесь еще не свершилась.