Кржижановский понимал, что, храня верность своему образу мыслей и творческой манере, он чем дальше, тем вернее теряет шансы на прижизненное признание. Когда Таиров предложил однажды использовать свои влиятельные знакомства в попытке сломить сопротивление издателей и цензоров прозе Кржижановского, тот отказался. Отшутился: «Я — тот пустынник, который сам себе медведь».
И все же он не сомневался, что написанное им будет в конце концов издано — и прочитано. Цену себе — писателю — знал.
«Позавчера произошла нежданная и потому вдвойне радостная встреча: Грин — я… — писал Кржижановский к жене из Коктебеля в августе 1926 года. — Узнав, что я намарал „Штемпель: Москва“, оживился и пригласил к себе… Знакомство это, — Вы знаете почему, — для меня очень ценно и нужно». Последняя фраза станет понятна и нам, если вспомнить траурную запись Шенгели…
Из того же письма: «В мастерской Максимилиана Александровича (Волошина. — В. П.) по утрам дочитал ему — с глазу на глаз — „Клуб убийц букв“ и прочел „Швы“. С радостью выслушал и похвалу и осуждение; вижу: мне еще много надо поработать над отточкой образа, — и если жизни мне осталось мало, то воли — много»… По свидетельству М. Волошиной, в утренние часы мастерская была для всех, даже для нее, недоступной — время работы поэта. Биографы Волошина, прочитав этот фрагмент, сошлись во мнении, что сам факт подобных чтений больше говорит о серьезности отношения Волошина к прозе Кржижановского, чем «и похвала и осуждение»…
В 1939 году, когда Кржижановского принимали в Союз писателей, председательствовавший Фадеев не мог скрыть недоумения: большинство присутствовавших не знало, о ком речь, не подозревало о существовании такого прозаика, меньшинство же — знавшие — говорило о нем как о писателе европейского масштаба, «который может составить честь и славу советской литературы». А рекомендовали Кржижановского в члены Союза писателей Н. Асеев и Вс. Вишневский, Г. Шенгели и Е. Ланн, П. Антокольский и С. Мстиславский, Е. Лундберг и В. Асмус…
В самом начале сороковых годов усилиями Лундберга удалось включить в план издательства «Советский писатель» небольшой том рассказов пятидесятичетырехлетнего Кржижановского. Через несколько дней после отправки рукописи в типографию началась война…
Кржижановский отказался эвакуироваться: «Писатель должен быть там, где его тема». Записи первых месяцев войны образовали последнюю — и тоже неизданную — книгу очерков «Москва в первый год войны». Еще написал он для давнего своего друга композитора С. Василенко либретто оперы «Суворов», поставленной несколькими театрами. И еще — историческую пьесу «Корабельная слободка», не поставленную никем. В конце 1942 года совершил большую поездку по Сибири — с лекциями о Шекспире…
Прозы больше — до самой смерти — не было. Он надорвался…
После войны по-прежнему скудно зарабатывал на жизнь эпизодическими статьями и переводами — профессиональными, но не более того, как бы погасшими, утратившими блеск. Сделал последнюю попытку напечатать хоть что-нибудь из рассказов: «Чувствую себя, как андалузский бык на арене: бодайся — не бодайся, шпага тореро сделает свое дело. Решил все-таки бодаться: толкнулся еще в три редакции…» (Из письма к Бовшек 31 июля 1946 года.)
Сызнова пережил — как в конце тридцатых — ожидание ареста: рукописи опять прятались по домам его друзей и родственников Бовшек, когда закрыли таировский театр, и все, связанные с ним, жили предчувствием репрессий…
В эти последние годы Кржижановский уже не мог обходиться без нарастающих доз алкоголя: днем «трезвое отношение к действительности» выводило из равновесия, ночами начисто лишало сна. Прогрессировала гипертония, приступы ее становились все тяжелее. Бовшек страшилась оставлять его одного в арбатской «квадратуре». В конце 1949 года он поддался на уговоры и перебрался к ней — в комнату коммуналки по Земледельческому переулку, 3. Соседи ополчились на «незаконного» жильца — брак Кржижановского с Бовшек не был зарегистрирован. Что ни вечер, вызывали участкового. Тот появлялся, читал нотацию, грозил штрафом. Бовшек наливала милиционеру рюмку водки — и он уходил, чтобы назавтра прийти опять. В конце концов рассудили, что «дешевле» сходить в загс.
Проза, некогда обильно черпавшая материал из его биографии, теперь странным образом в эту биографию возвращалась, воплощалась. Подобно герою «Книжной закладки» он мог часами, полулежа в кресле, рассказывать зачастившему к нему молодому беллетристу, студенту Литинститута, «темы» произведений, которых никогда не напишет.
В мае 1950 года в результате спазматического приступа отказал участок мозга, ведающий знаковыми системами: Кржижановский забыл алфавит. Это тоже была его «тема»: в некоторых рассказах, в повести «Штемпель: Москва» описано, как буквы перестают держаться на бумаге, на вывесках и афишах, стекают, отказываются соединяться в слова… В октябре случился инсульт.
Хоронили его под Новый год.
«Когда я порывался в жизнь — меня встретили холодом, когда я умер — меня встретили мерзлой землей» (Кржижановский С. Записные тетради).
Стоял лютый мороз. Вероятно, из-за него дожившие до наших дней участники той немноголюдной процессии не запомнили дорогу на кладбище. Разыскать могилу писателя пока не удалось…
«Когда умру, не мешайте крапиве разрастаться надо мной: пусть и она жалит» (Кржижановский С. Записные тетради).
Р. S. Из письма Василия Яна к Анне Бовшек, 24 января 1951 года:
«Теперь я думаю о том, что надо сделать, чтобы его труды, мысли и литературные фантазии сохранились для вечности, для потомков, чтобы через них сохранилась и сама личность Сигизмунда Доминиковича… Я надеюсь, что придет время, когда будут разыскиваться выдающиеся произведения 20-го столетия, особенно покойных авторов, может быть, недостаточно оцененных современниками… Я верю в сказки и люблю их, как их любил и наш покойный друг. И поэтому я уверен, что мы с Вами найдем средства для перепечатки трудов Сигизмунда Доминиковича и увидим их напечатанными в „Полном собрании сочинений С. Д. Кржижановского“.
И средства — с большим трудом — были найдены. А затем Бовшек разобрала и вполне лрофессионально обработала архив Кржижановского, тщательно вычитала и выправила машинописные тексты, составила хронологию творчества Кржижановского, библиографию. В 1957 году вместе с Е. Ланном она добилась создания при Союзе писателей комиссии по творческому наследию Кржижановского, куда кроме них вошли А. Аникст, В. Асмус, В. Дынник. Комиссия подготовила к изданию двухтомник избранных произведений Кржижановского — повести, рассказы, статьи. Но даже составленное весьма осмотрительно, без острых, особенно важных для представления о творчестве Кржижановского вещей, таких, как „Воспоминания о будущем“, „Книжная закладка“, „Желтый уголь“, это собрание оказалось „не по храбрости“ издательству „Советский писатель“. Издание не состоялось. Уверенность Яна не оправдалась: ни он, ни Бовшек, умершая в 1971 году в Одессе, собрания сочинений Кржижановского не увидели.
„Всю мою трудную жизнь я был литературным небытием, честно работающим на бытие“, — говорил Кржижановский.
Итог этой работы: пять повестей, более сотни рассказов, дюжина пьес, сценариев, либретто, около четырехсот страниц очерков, десятки литературоведческих статей.
Не все равноценно. Все — талантливо.
И ни одной книги.
Эта — первая.
Эриугена (Эригена) Иоанн Скот (ок. 810 — ок. 877) — средневековый философ.
1989