Но как же следовало толковать знаки и знамения, которые повседневно встречаются в природе и которые нам показывает и позволяет увидеть в Своей великой милости Бог? Можно ли спросить Бога о значении Его знамений, можно ли вообще вопрошать Бога о вещах, в которых человек сам мог бы разобраться и понять их, приложив немного усилий?
Да, вот это уже были вопросы в моем вкусе, и я бы охотно добавил к ним еще один — откуда берется такая уверенность, что заботы Бога направлены на одного человека, на единичную вещь. Разве нет у Него других, более важных дел, ведь достаточно забот и труда требуется для поддержания в порядке всей системы? О, как мне хотелось уже тогда объявить людям, что этот мир является моим миром, пусть несовершенным, но постоянно улучшающимся результатом моих планов, моей работы, моего труда, и что Бог не имеет с ним ничего общего, кроме разве попыток разрушить его, как Он это доказал, устроив Всемирный потоп.
Нет, говорить об этом было бы преждевременно; мне хватало того, что люди начали сомневаться, что уже может стать первым шагом на пути к истине[258]. Время шло, и чем больше проходило его с того момента, когда Сын Божий таким сенсационным способом простился с этим, моим миром и, несмотря на многочисленные знаменья и чудеса, так и не вернулся, тем сильнее росли в людях сомнение и недоверие, появлялись вопросы: неужели все то, что Бог делает для спасения, целесообразно? Можно ли доверять Его откровениям? Почему Бог не все говорит нам, и мы должны поэтому сами докапываться до сути вещей? Достаточно ли нам того, что Он открывает нам? И главное, если спасение не ждет людей за ближайшим поворотом, если людям все равно приходится ждать прихода последнего дня, то почему бы в промежутке не устроиться поудобнее в этом мире и не пожить в свое удовольствие.
Легко можно представить себе мой восторг, когда первые люди вступили на путь, ведущий от вопросов к ответам, что зачастую было сложнее, чем они себе представляли. Еще больше обрадовало меня то, что люди, как правило, не поддавались этим сложностям и бодро и неутомимо начинали рассматривать мир своими собственными глазами и задаваться собственными мыслями на этот счет, и сами заблаговременно предпринимали необходимые меры. Естественно, что не все люди именно так думали и именно так поступали, таких всегда было с избытком, ведь не каждый наделен таким даром, но все-таки было достаточно и других, чтобы указать человечеству новый путь.
И человечество пошло по этому пути, правда, не все люди и не сразу вступили с удовольствием на этот путь, но с течением времени собралось достаточно тех, кто или воодушевлял других, или оставлял их на обочине, что, конечно, было достойно сожаления, но изменить это уже было невозможно. Я всегда считал «Великим переселением народов» тот процесс, когда люди вступили на путь, ведущий к тому, что позднее назвали «модернизмом», хотя я не знаю, как подступиться к этому понятию, и что хотят им сказать? Но это уже не играет никакой роли, ни вообще, ни для «модернизма» в частности.
Надо торопиться, потому сообщу только самое необходимое: у истоков «модернизма» стояла пара монахов, которые, предаваясь созерцательности в тепличных условиях монастыря и университета, вдали от мирских забот, употребили свою жизнь на действительно стоящее и правильное дело — они занялись насущными вопросами этого мира. Здесь я могу назвать только несколько имен, ибо некоторые из них я уже забыл, а для других у меня не остается времени, поэтому упомянем только Дунса Скота[259], обладавшего рыжими волосами и разумом, вызывавшим даже у меня уважение, или Уильяма Оккама[260], блестяще владевшего бритвой при том, что он не был цирюльником, и, наконец, бедного Пьера Абеляра[261], лишенного яичек в самом расцвете сил, после чего он смог сконцентрировать свой разум и прийти к чрезвычайно умным идеям.
Нет, не буду рассказывать подробнее о судьбе этих людей, хотя с трудом могу удержаться, но достаточно того, что сказано. Хочу только добавить, что эти мужчины (а также несколько женщин, но о них я вынужден умолчать) были преисполнены скепсиса и любознательности и выражали недовольство. Они рассуждали так, если мы и можем доверять грядущему спасению, которое ниспошлет нам Бог, но не сейчас, и если мы, помимо прочего, никогда не сможем обосновать непредсказуемость Бога, то тогда выходит, что Бога нет вообще, или, по крайней мере, Он есть не здесь и не сейчас, а насчет того, что наступит позднее, можно подумать позднее.
258
О сомнении (скепсисе) как о первом шаге на пути к истине, писал французский философ Дени Дидро в XVIII в.: «Le sceptisisme est done le premier pas vers la vérité».
259
Дунс Скот родился в 1270 г. в Шотландии и умер в относительно молодом возрасте в 1308 г. в Кельне. Он был хорошо знаком с уровнем эмпирических естественных наук своего времени, поэтому он критически относился к мыслям своих предшественников, не в последнюю очередь к Петрусу Ломбардусу, который в своих «Сентенциях» составил компиляцию известных теологических работ Средневековья.
260
Уильям Оккам (Вильгельм фон Оккам) родился в 1285 г. я Англии, скончался в 1349 г. в Мюнхене. По его имени была названа бритва, так как он мог доказать положение, использовав всего несколько предложений, так что в философии и науке царила строжайшая экономия. В споре об универсалиях он занимал сторону номиналистов, считал, что действительность этого мира может быть охвачена только путем (эмпирического) исследования отдельных вещей, отклоняя тем самым представление о реальности в общих понятиях.
261
Пьер Абеляр (1079–1142) жил преимущественно во Франции. Абеляр был одним из выдающихся мыслителей Средневековья, обладал критическими и аналитическими способностями. Постоянно сомневаясь, переписывал до пяти раз свои произведения, при этом отличался неуравновешенностью. Абеляр своими зачастую не доведенными до конца тезисами оказал, как никто другой, плодотворное воздействие на классическую схоластику, теорию всемирного разума и религиозное движение XII в. Его известность связана также с продолжительными любовными отношениями с Элоизой, завершившимися трагически.