Были бы вообще построены пирамиды или Китайская стена, полетели бы люди на Луну или проникли бы в тайну человеческих генов, если бы они предварительно не довели свое недовольство до высшей точки? Нельзя на многие годы сделать рабами сотни тысяч людей, чтобы они таскали камни, рыли рвы или, по меньшей мере, отдавали собственные деньги. Нет! Их нужно увлечь идеей, лучше всего идеей Бога — идеей спасения, только тогда они мобилизуют последние силы своих хилых тел, тогда они возгорятся и вознамерятся стать частью высокого творения. Когда же людям удавалось творчески обойтись со своим недовольством, что, к сожалению, случалось довольно редко, то они были способны на такие достижения, которым необходимо воздать должное, даже с высоты создателя миров. Естественно, творениям людей не суждено быть вечными, но, пока они в деле, к ним следует относиться со всем уважением, ибо я могу лишь подтвердить, что мне не всегда легко удается укрощать стихии по своим желаниям, а люди управляют водами, поднимаются в воздух, на земле строят дома, а огонь они сделали своим послушным слугой. Собственно говоря, им следовало бы давно выучить, что все-таки стоит пользоваться тем, что предлагает этот мир, вместо того чтобы в жалобах ожидать чего-то нового. Я добавлю, что людям отнюдь не все известно из того, что может предложить им этот мир.
Но, справедливости ради, я должен здесь добавить, что люди не все одинаковы, что существует много отличающихся друг от друга видов, например, люди со светлыми или темными волосами, с короткими или длинными ногами, с широким или узким носом, с сильным или слабым запахом изо рта, другими словами, очень разные, чтобы их можно было как-то различать, поскольку в противном случае это удавалось бы с трудом. Но я хочу сказать о другом, а именно — как люди реагируют на то, что мир выглядит совсем иначе, чем в самых прекрасных мечтах, и я здесь говорю не о людской массе, которая не научилась ничему, кроме как стенать и жаловаться, и этим она полностью поглощена и ничто иное ее не волнует, и потому она не может повлиять на дальнейший ход событий в мире.
Однако, к счастью, есть и другие типы реакций, из которых мне больше всего нравится оптимизм[66], поскольку он голодный, жадный, жаждущий, он не смиряется с немощью и безволием, которые, без сомнения, существуют в этом мире, и я не буду оспаривать их наличие, но мой мир может двигаться вперед, поэтому в нем можно утвердиться, принимая участие в его усовершенствовании, а не проводя время в ожидании спасения грядущего в конце всех дней. Мой мир может стать лучше, и он станет лучше, даже сам по себе, но разве не пошло бы дело значительно быстрее, если бы в нем приняло участие как можно больше людей?
Я никогда не мог понять, почему люди всего охотнее, скорбя и стеная, мечтают о Рае, вместо того чтобы, энергично действуя, создать свой собственный Рай здесь, в этом мире. Тогда в одном бы они отвечали своим притязаниям на то, что созданы по образу и подобию Божию, ибо быть Богом означает, в конце концов, только одно — быть творцом. Я никогда не понимал, что оправдывает пессимизм людей, такая позиция приличествует только Богу и мне, ибо только мы можем справедливо судить об этом, но ни в коем случае не люди, даже если они предпочтут положиться на свою фантазию, которая доставляет им больше мучений, чем сама действительность, ведь они считают отвратительным именно то, что им неизвестно. Такие люди не приносят никакой пользы моему творению — и я добавлю к этому: и к творению Бога тоже, насколько я представляю себе Его общий замысел, — а поскольку пользы они не приносят и крадут у других место и пропитание, то пусть они со всеми последствиями идут своим путем до конца.
По крайней мере, я еще хорошо помню, что в Греции жил в свое время человек по имени Пейситанатос (что означает «учитель смерти» или «проповедник самоубийства» — прозвище философа Гегеция. — Прим. ред.), который со всей страстью проповедовал учение апокартерон, заключавшееся в том, что следует убивать себя голодной смертью, поскольку в этом мире стоит жить, только если сумма наслаждений в жизни перевешивает сумму страданий, а это, как правило, не так. Проповедуя это учение, указанный человек жил очень долго и неплохо зарабатывал себе на жизнь, и умер он в один прекрасный день — после долгих-долгих лет жизни — от неизбежной старческой слабости, не позабыв взять перед этим обещание у своих детей, что они никогда не будут заниматься философией. Обещание свое они сдержали до нынешней поры, во всяком случае, я до сих пор о них ничего не слышал.
66
Дьявол говорит об оптимизме и пессимизме и при этом следует в некотором роде подразделению философа Людвига Маркузе в работах «Философия счастья» (1949) и «Философия не-счастья» (1953). Согласно Маркузе, можно делать различия между теми, кто смысл и задачи жизни человека обосновывают поисками счастья, которое можно обрести, как в себе самом, так и в любой конструкции реального (внешнего) мира, и теми, кто в несчастье хочет видеть решающий результат человеческого бытия. Сам Маркузе не делает выбора в пользу какого-либо из этих вариантов, так как во введении к «Философии счастья» он пишет: «История культуры является вполне определенно также историей всегда более дифференцированного и безмерного существования в несчастье. Но наряду с этим она же и история постоянно увеличивающегося счастливого бытия. И эта история имеет еще будущее». Так что мы можем еще надеяться. (Л. Маркузе, псевд. Хайнц Рабе, 1894–1971, эмигрировал в США, преподавал философию в Университете Южной Каролины с 1940, в 1963 вернулся в Германию; работы о Бюхнере, Гейне, Стриндберге, Фрейде; а также «Мой двадцатый век», 1940, и др. —