– Что «и…»?! – перебивая, выкрикнула Алена на вконец сконфуженного парня полным отвращенья и гнева голосом, от которого тот лишь съежившись, виновато опустил голову. – Что «и…»? Ты поимел мою лучшую подругу, причем на моем же дне рождения у меня дома!
– Я же говорю, что не черта не соображал, а Светка…. – несколько повысив тон, огрызнулся Иван, но девушка вновь перебила его.
– Светка расставила ноги, и тут же обо всем на свете позабыл? Даже о том, что у тебя есть я! Сволочь! Как ты мог мерзавец так поступить? Как ты мог?! Ты предал меня….
– Сама виновата! Девочку из себя строишь! – не выдержав напора и оскорблений со стороны Алены, взбешенно выпалил юноша. – Небось, не знаешь, что пора бы научиться ноги раздвигать….
Звонкий шлепок пощечины огласил облезлые стены, откликнувшись эхом высоко под сводами в перекрытиях лестничных пролетов. Оглушенный оплеухой кавалер оскалился. Его лицо исказила, нахлынувшая, вырвавшаяся откуда-то из глубины дальних потаенных закоулков сознания, не человеческая злоба. Похоже, горделивость девушки пришлась ему не по вкусу. И Алена, с замиранием сердца, остолбенев, смотрела на человека, чей взор теперь был страшнее хищного взгляда животного, зверя готового на все.
Пружина психического осознания щелкнула, отключая разум, и грань была переступлена.
Твердый кулак, сжатых пальцев, метнувшись в приглушенном свете электрической лампы, врезался всей мощью в девичье личико. Удар сшиб Алену с ног. Протяжно, сдавленно, вскрикнув, она со стоном упала на прохладный каменный пол, обронив в густую серую пыль свои светлые шелковистые локоны. Растянувшись на полу, девушка с трудом осознавала произошедшее. Все плыло перед глазами. Алая струйка крови выступила на нежных бархатных губах. Бесстыдно задравшаяся юбка обнажила упругие бедра, выставив на показ их непорочную наготу. Да бесспорно девушка повела себя как истинная леди, но словно дешевая потаскуха получила за это по морде!
Она подняла на обидчика свои большие растерянные смоченные пеленой проступившей влаги глаза, но следующий выпад кулака отвернул ее лицо обратно в камень пола. Поливая девушку потоками не пристойной нецензурной ругани, подонок принялся избивать ее ногами, упиваясь беспомощностью жертвы и собственным превосходством сильного самца. Теперь он не мог остановиться, ибо его действия были отныне сугубо спонтанны, не имея не малейшего отчета, а в теле бесновался разъяренный демон, хохоча требовавший крови и услад….
Пронзительно всхлипывая, девушка инстинктивно жалась в комочек, закрывая личико руками, вздрагивая от мощных обрушивающихся лавиной размашистых ударов, от которых ее хрупкое тело покрывалось жуткими ссадинами и кровоподтеками. Разбитые губы что-то без связно шептали, прося пощады, глотая тонущие во всхлипывающем плаче слова. А бегущие из глаз слезы, скатываясь по щекам, смешиваясь на дрожащих устах с кровью, срывались стеклянными жемчужинами вниз, разбиваясь в дребезги о твердь бетона.
Алена жалобно просила не бить, но мольбы лишь еще больше раззадоривали молодого человека. И никто не мог остановить его, никто не мог помочь бедной девушке. Она была совершенно одна в безлюдном подъезде. Те же, кто слышал ее крик стенания и плачь, притаившись в своих норах, предпочитали не вмешиваться, оставаясь безучастными дрожащими трусливыми шавками. Ибо всяк озабочен собственным благом да страхом своих грешных снов и никого не тревожит не справедливость, оскорбление слабого. Неведомо чего они бояться, но всяк из них чтит себя мудрецом, хотя глупее мула. Так уж повелось, что из страха потакаем злому господин наш Вельзевул, и считаем, что еже ли человек не кривит словом то он дурак, если человек не из знатной семьи от выродок, если дева родила вне брака дитя она проститутка. И осуждая прочих, каждый слывет чистым и не порочным, хотя, по сути, выходит, что сам по уши в грехе. Ибо помните сказанное от Матфея и гласящее: «Не судите, да не судимы будите».
Ну, а тем временем, насытившийся истязанием юноша, заломив девушке руки поволок ее в не большей подсобный подвальчик. Высадив с петель ногою дверь, он бесцеремонно швырнул Алену на холодный сырой от мочи, усыпанный окурками и шприцами вонючий каменный пол. Подвал выглядела еще более убогим, нежели парадная. Стены с обвалившейся штукатуркой в блеклом мерцании замусоленной лампочки, свисающей с закопченного потолка на гнилом обгорелом проводе, наводили удушливое ощущение безысходности и удрученной тоски. Одним словом, забытая небом клоака!